-Чего не может быть?

Этот заданный мягким, чуть хриплым голосом вопрос прозвучал справа, из настежь раскрытой двери. Девочка повернула голову: на пороге стояло еще одно существо, не менее странное, чем первое. Ростом оно было раза в полтора больше сидящей напротив девочки лисы и походило на коричневую игрушечную собаку с длинными болтающимися ушами. Собака держала в лапах блестящий поднос с фарфоровым чайником и сине-белыми чашками.

-Чего не может быть, Томас? - еще раз спросила собака.
-Дэн, она говорит, что ей девять лет!!!
-Что???

Поднос с грохотом упал на пол - одна из чашек разбилась, чайник опрокинулся, расплескав по плиткам дымящийся кипяток. На плюшевой коричневой морде застыло выражение абсолютного отчаяния.
На некоторое время комната погрузилась в полное молчание.

-Я не понимаю… - растерянно сказала девочка. - Что-то случилось?
-Ничего не случилось, - ответил Дэн. - Всё хорошо. Просто я был неловок и случайно споткнулся. С каждым бывает.

В воздухе снова повисла тяжелая, неподвижная тишина. С каждой секундой она становилась все более оглушительной.

-Дэн, ты знаешь, что это значит… - наконец сказало похожее на лису существо.
-Это значит как минимум тридцать лет, Томас, - ответила собака. В ее хриплом голосе вдруг появился надлом, - Тридцать лет… Тридцать… Да что ж ты…
-Дэн, в исходную точку, - произнесло существо. - Прямо сейчас. Может быть, успеем.
-Значит, тридцать лет, Том? - почти шепотом спросил Дэн.
-Да, - так же тихо ответило существо.
-Мне очень жаль, - произнес Дэн.

Фигура Дэна размылась и вновь обрела четкость. В воздухе что-то щелкнуло, раздалось равномерное тяжелое гудение, по комнате от пола до потолка прошла черная плоская тень. "Да, Брана… тридцать земных стандартных, в пересечении… отключение через три секунды… подтверждение", - бесцветный механический голос доносился со всех сторон сразу. Еще раз что-то щелкнуло.

Неведомая сила подняла девочку в воздух и отбросила назад, в бесконечную и непроглядную тьму. Последнее, что она запомнила - парящий под потолком лист белой бумаги и уносящийся вдаль шелест перелистываемых страниц.

Будешь дальше писать?

>>16202
Прямота и линейность письма препятствует связности. Истории записаны путаницей, а не кириллицей - разрывать узоры на нитки и вязать их в линеечку гораздо проще, чем вить нить, загадывая наперед о еще не найденной форме.

Формы и морфы. Долог путь от форматов к морфизмам. Есть несколько простых решений - ожерелье из замкнутых сцен, намеренная сновиденческая бесструктурность или просмотр кинофильма с конца - но это же все не то, да и было уже. Ситкомы, ризомы, вавилонские библиотеки. Аниме со склада под ключ. Даже разборные модульные романы давно не новость.

Выдумать бы такую рекурсивную букву, которая сама себя пишет. Десять раз помножил - роман, еще десять раз - эпопея. Но нету. Остается прыгать в темноту на авось, стараясь не разбить обо что-нибудь лоб.

Ты же, со своей стороны, можешь подумать о новой форме читателя. Современный читатель должен быть оборотнем, перевертышем, царевной-драконом, вервольфом и кицунэ. Слева пишет, справа читает, посередине издатель и паровая скоропечатня - человек-трансформер, древнее многорукое божество.

Или, может быть, это все уже давно устарело, и осталась лишь цветная мозаика и стекла в калейдоскопе. Я ничего не знаю, я лишь путаюсь в мыслях.

>>16260
Тридцать лет в когнитивном вакууме не прошли мимо.

>>16269
Место вакуума давно занял уукуум.

ГЛАВА 1. УТРО.

Зеркало. Мир. Снова зеркало.

Нет, не зеркало - маленькое круглое зеркальце в детской ладони. Ритмичные взмахи руки, летящие вслед за ними осколки солнечных бликов. Мир - зеркало - мир… Тонкие пальцы напряглись в непонятном и невыразимом мучении, они сдавливают зеркало все сильнее и сильнее, пытаясь избавиться от невидимого миру страдания… Все сильнее и сильнее… Все сильнее…
Я слышу беззвучный крик, полный отчаяния и невозвратимой потери. По зеркалу проходит трещина. Мир гаснет.
Я просыпаюсь.

Лацца проснулась.

Наступил очень важный момент - момент первого слова дня. Она лежала в полной темноте, покорно ожидая того, что должно было сейчас всплыть из темных глубин бессознательного. Но ничего не всплывало. Ожидание становилось все более и более напряженным, в нем появилась нотка недовольства, постепенно перерастающего в раздражение - пока это раздражение, наконец, не обрело подходящую ему форму.

-Блин! - сказала Лацца.

Первое слово дня вышло комом. Лацца поморщилась.
Вставать с кровати под более приличное слово было бы гораздо приятнее - но что сказано то, увы, сказано. В конце концов, все могло быть гораздо хуже. Эта мысль придала оптимизма. Лацца зашевелилась, брыкаясь, откинула одеяло и, страдая от невыносимой тяжести утреннего бытия, вылезла из кровати.

Где-то тут, рядом, должны были быть шторы. Шторы оказались на месте. Она с усилием потянула за шнур - и они со скрипом разъехались, открыв высокое, в два этажа окно. В комнату хлынул радостный поток света. Лацца закрыла глаза, ощущая его всем телом - кожа отреагировала на тепло, активизировала мелодику и тихо запела. Лацца зевнула и потянулась, увеличивая громкость и глубину звучания. Стекла задрожали, по комнате прошла волна резонанса…

Here comes the Sun, doo-doo-doo-doo…
Here comes the Sun and I say
It's all right…

Она еще раз зевнула - отчаянно, до слез… День начинался - и начинать его следовало, как водится, с чтения.

Лацца оглядела заросший густой травой подоконник. Оранжевая баллада, за которой Дэн безрезультатно ухаживал чуть ли не полгода, все-таки расцвела. В углу угрюмо молчал заброшенный и наполовину увядший роман, рядом с ним стопкой были сложены уже прочитанные страницы - некогда молодые и свежие, а ныне высохшие и пожелтевшие. Роман был таким большим и Лацца читала его так давно, что нижние листы в стопке уже истлели и начали растаскиваться какими-то деловитыми жучками. Сказки - и первая, и вторая - были полностью ободраны охочим до них Метцингером. Зеленеющим между ними стихоцветкам удалось избежать этой участи - стихами Метцингер, как и полагается самоуверенному плюшевому дураку, обычно брезговал.

Роман читать не хотелось - тем более, что она уже стала забывать, что там было в начале. Белые стихи требовали более сентиментального настроения, а выведенный Дэном фиолетовый сорт был слишком депрессивен даже для него самого. Она склонилась над огненно-красной стихоцветкой, выдрала из огромного бутона свежий, еще не до конца раскрывшийся лист и, сделав музыку потише, принялась читать.

Стихи были непонятными и до невозможности странными. "Серебряца укладцы ладные - ра́с-цвета́ют слова нарядные…" Последние две строчки были перечеркнуты лиловыми жилками и расплылись пятнами по алому листу. Видимо, стих был еще сырым.

"В Ня́ком Дóмце рядцы-порядуська…" - Лацца оглянулась по сторонам. - "Да усь, порядуська…" - Она попыталась вспомнить, когда убиралась в комнате в последний раз. - "Двадцать второе это был вторник… Потом разбирали шкаф, потом еще что-то… Двадцать седьмое, третье… Уже почти месяц, что ли?"

Месяц это было много. Месяц это было серьезно. Месяц это было слишком долго и слишком давно.
"Это страшное слово - порядок". Нет, все-таки мысль о предстоящей уборке была слишком тяжелой. Лацца вздохнула и выкрутила громкость на максимум…

Sun, Sun, Sun, here it comes…

Она уже почти закончила заправлять кровать, когда в дверь вдруг громко и требовательно постучали. Чей-то голос - глухой и неразборчивый, будто из-под подушки - пробубнил:

-Эй, Ладóнце, ты там раздетая? Если раздетая, то я захожу!
-Раздетая! - крикнула Лацца. - Зайдешь - убью!
-Нам это не впервой, - пробубнил тот же голос. - И потом еще неизвестно, кто кого.

Щелкнул замок, тяжелая дубовая дверь дрогнула и со скрипом подалась вперед. Лацца обернулась: сквозь щель в комнату пытался протиснуться Метцингер - как всегда с утра немного помятый, но по обыкновению жизнерадостный. В блеске его маленьких черных глаз ясно читалось намерение влезть именно сейчас и именно туда, куда не надо, - не забыв повалять там, по возможности, дурака.

Наконец дверь поддалась его энергичным усилиям. Не успев войти, он тут же забрался на кровать и уселся, жадно озираясь по сторонам в поисках подходящих его беспокойной натуре занятий. Не обнаружив в комнате ничего достойного его внимания, он уже открыл было рот, чтобы сообщить Лацце об этом замечательном факте - как вдруг неожиданно замер и насторожил уши, прислушиваясь к парящим под потолком гармониям.

-Фальшивишь, Ладóнце! - жмурясь от удовольствия сообщил Метцингер. - Там в конце четвертой октавы не ми, а ми-бемоль.
-Да, есть немного… - Лацца в третий раз зевнула и потянулась всем телом, до хруста, подтягивая тона.
-Да не пили ты людям нервы, - заныл Метцингер. - Особенно по утрам. Скрипишь ведь, как скрипка…

Лацца пихнула его ногой в бок. Потом помотала все еще сонной головой - бр-р-р! - и провела ладонью по бедру, отключая мелодику.

-Докатились… - саркастически прогудел Метцингер. - Философов в бок пихают. Что потом - массовые репрессии, подножки и щелобаны?
-Варежка ты штопаная, а не философ, - махнула рукой Лацца. - Тебя Брана одной левой уделывает, даже в фоновом режиме.
-"Неважно, сколько раз ты упал - важно, сколько раз ты поднялся", - процитировал Метцингер. - И вообще, главное в споре это не победа, а достигнутая посредством него истина.
-Я же говорю - варежка… Когда ты последний раз достигал истины, софист ушастый? Лапы-то не коротки?
-Истины достичь невозможно - возможно лишь приблизиться к ней, - пафосно заявил Метцингер, уставив глаза в потолок.
-Ну тогда на́ те в бок! - и Лацца еще раз пнула его ногой в пушистый живот.
-Караул! - завопил поверженный навзничь софист. - Обнаружен аргумент к ноге! Мокруха на Агоре! Граждане Афин, к оружию!
-Балаган… - раздраженно покачала головой Лацца. - Вся твоя жизнь это один сплошной балаган. Шила тебя, шила, воспитывала - а толку?
-Матушка-царица, богиня, сестрица-голубушка! Прости окаянного! - до невозможности фальшиво заблажил Метцингер. - Бес попутал, во рту с утра ни косточки, семеро детей по лавкам сидят!
-Вот совсем теперь дурак… И в кого ты только такой баламут? Дэн по сравнению с тобой просто ангел.
-Я не баламут, я классический трикстер. А у твоего любимого Дэна просто нет чувства юмора.
-Шут ты гороховый, вот ты кто.
-Ну разумеется, куда уж нам до вас…

Метцингер умолк и снова возвел очи горе. Традиционный утренний скандал исчерпал себя. Лацца щелкнула хвостатого трикстера по носу, натянула халат и, стуча по полу шлепанцами, поволоклась на кухню.

Несмотря на ранний час, Дэн уже колдовал у плиты, выделывая вензеля куцым хвостом и мотая по сторонам длинными коричневыми ушами.

-Кофе будешь? - спросил Дэн.
-Давай. - Лацца плюхнулась на табурет и привалилась к стене.
-Как там рыжий? - поинтересовался Дэн.
-Наш Томас сегодня трикстер. И по словам нашего трикстера, у тебя полностью отсутствует чувство юмора.
-Вообще-то он прав. Я был задуман, как фигура трагическая.
-Жалеешь?
-Да нет… - сказал Дэн, - не особо. Как говорится, кому смех, кому слезы…

Назревал традиционный утренний разговор по душам. До отвращения предсказуемый - впрочем, как и все, что случилось в этом доме за последний месяц, сразу после того, как улетел отец.

-От отца писем не было? - тоскливо спросила Лацца.
-Нет. Я уже проверил с утра. Брана тоже молчит. Впрочем, есть кое-что, что тебе определенно понравится, - Дэн достал из нагрудного кармана конверт и протянул его Лацце. - Это от Полины Александровны.

Лацца в одно мгновение вскрыла конверт и развернула письмо. Тетя Полли прилетала сегодня.

-Так… - Она забарабанила пальцами по столу. - Значит, так. Живо хватай рыжего за хвост и тащи сюда. Нужно будет перенести на крышу стол и буфет. Да, и еще самовар. И чтобы к трем часам там все было накрыто, сияло и кипело. Сегодня будем пить чай.

Лацца допила кофе и уже было занесла блестящую ложечку над дрожащим от холода лимонным желе, как из коридора вдруг послышались дикие крики и вопли - состоящие главным образом из слов "отпусти" и "я тебе еще покажу". Через несколько секунд, с шумом и руганью, в кухню под конвоем был доставлен гражданин Метцингер. Не вставая с пола, он пригрозил подать в товарищеский суд на каждого, кто хоть еще раз осмелится посягнуть на его драгоценный хвост, и потребовал немедленно возместить причиненный ему психологический ущерб - например, посредством малинового мороженого или с помощью мармеладных конфет в количестве как минимум семи штук.

Услыхав про буфет и крышу, он тут же вскочил с пола и заявил, что приличные люди - коими, конечно, являются все присутствующие, включая и его самого, Метцингера - могут прекрасно себе обойтись и без буфета, и уж тем более без буфета на крыше. Кроме того, сказал Метцингер, на открытом воздухе обычно водится множество мух - а что касается местных мух, то они весьма умны, злонамеренны и склонны к преступному сговору; например, не далее как позавчера он, Метцингер, своими глазами видел, как одна такая жужжащая банда похитила из холодильника пирожное и вынесла его через форточку - и что он нисколько не удивится, если завтра та же самая банда вдруг утащит из холодильника уже не пирожное, а целый, понимаете ли, торт.

В ответ на это председатель товарищеского суда Л. А. Ладонцева заявила, что, во-первых, приличным людям не пристало сваливать свои тщательно спланированные преступления на ни в чем не повинных мух, а во-вторых, если он, гражданин Метцингер, немедленно не прекратит сочинять разные небылицы и не перейдет под командование товарища Дэна, она будет вынуждена применить аргумент к ноге - и не единожды, а столько раз, сколько потребуется. Гражданин Метцингер подумал, почесал нос, пару раз тяжело вздохнул - и выразил свое согласие немедленно перейти под вышеупомянутое командование. На чем товарищеский суд и закончился.

Барон Буфет, как и подобает всякому почтенному представителю этого древнего рода мебели, оказался довольно тяжелым. Точнее, невероятно тяжелым. Вдобавок, при каждом шаге внутри него что-то звякало, а правая дверца то раскрывалась на всю ширину, то отчаянно пыталась хлопнуть Дэна по пальцам. Совладать с этим неповоротливым и вечно недовольным кухонным аристократом оказалось весьма нелегко - и к тому моменту, когда приятели доволокли его до лестницы, вынесли на плоскую горячую крышу и с грохотом поставили возле стены, сил на то, чтобы тащить его дальше, уже не было никаких.

-Это не мебель, а какой-то средневековый собор, - сказал Метцингер, щурясь на солнце и уважительно разглядывая буфет. - Смотри-ка: резьба, роспись, цветное стекло…
-И не говори… Прямо шедевр буфетной архитектуры. Шкаф-дворянин. Только зря мы посуду из него не вынули - он же и без того тяжелый, как чёрт знает что, - пожаловался Дэн, шипя от боли и потирая ушибленные костяшки. - Ладно, теперь уже поздно… Сейчас тут немного отдохнем и дальше пойдем - вон в тот конец, прямо к зарослям.
-Только чур ты опять впереди, - сказал Метцингер.
-Тут не коридор, можно и боком нести, - сказал Дэн. - А то мне ведь не видно совсем ничего… Слушай, а может лучше ты впереди пойдешь?
-Я боком ходить не умею, - отозвался Метцингер. - И уж тем более задом наперед. У меня же там хвост.
-Помощничек… - проворчал Дэн. - Как будто у меня хвоста нет… Ладно, донесем и так.
-Слушай, а куда его? В тенёк или где-нибудь на припёке? - спросил Метцингер. - Ладонце что-нибудь говорила?
-Ничего она не говорила. В тенёк, наверное - при такой-то жаре… Ладно, пошли… Да не суетись ты!.. Иии, взяли!!!

Шумно дыша и обливаясь потом, они медленно потащили буфет дальше - под палящим солнцем, через всю крышу, слегка пошатываясь и осторожно перешагивая через заросшие травой трещины и швы между бетонными плитами. Наверху, в выгоревшей от жары синеве, громко, с надрывом кричали белые чайки.

-Ну что там, дошли? - спросил Дэн, останавливаясь. - Долго еще? У меня уже ноги еле идут.
-Все, почти на месте, - сказал Метцингер. - Давай-ка его вон туда, в закуток, рядом с рябиной.
-Где он там, этот закуток? - спросил Дэн, отчаянно вертя головой. - Сколько там? Поместиться хоть?
-Да откуда я знаю!
-Прикинь на глазок…

Метцингер вытянул шею и прищурил глаза, прикидывая размер. Длина ширины была в глубину явно толще, чем высота. Точнее, где-то без пятнадцати метр, если взять на полшага вправо от середины. Он быстро посчитал что-то в уме и округлил до чисел покрасивее.

-Три и девять, - сказал он уверенно.
-Что три и девять? - спросил Дэн.
-Метраж три и девять. Ну, или обхват, если ты об этом, - ответил Метцингер.
-Какой еще метраж и обхват?! Я про размер! Размер какой?!
-Ты про габарит или кубатуру?
-Я про ширину!
-Про какую ширину?
-Которая там, где проем!

Метцингер выглянул из-за буфета и с удивлением посмотрел на Дэна:

-Какой еще проём? Там нет проема. Там, скорее, пролет.
-Ну, пролет!..

Метцингер задумался и еще раз что-то прикинул в уме.

-Да вроде бы полтора…
-Полтора чего, животное? - с ненавистью спросил Дэн. - Да соображай ты быстрее, у меня же сейчас спина сломается.
-Полтора от ста.
-Какого ста?!
-Которое две трети от полтораста, какого же еще?
-Всё! - в бешенстве заорал Дэн. - Я так больше не могу! Ставим здесь! Иии… - раз!

Буфет с грохотом встал на раскаленную от солнца плиту, лязгнув посудой и на прощание отчаянно хлопнув дверцей. Метцингер мешком завалился на спину и раскинул лапы по сторонам, устремив взгляд в бездонное синее небо. Дэн тяжело опустился на четвереньки, отполз в тень и прилег у корней вросшего в бетон дерева, пытаясь отдышаться. Но покой его продлился недолго.

-Вот лежим мы тут, прохлаждаемся, - снова завел свою пластинку Метцингер, - А там, наверху…
-Господи, да замолчи ты уже! - сказал Дэн.

ГЛАВА 2. ВИЗИТ СТРАННОЙ ДАМЫ.

Ветер шелестел свежей и прохладной листвой, по скатерти метались запутанные прозрачные тени. В уютном зеленоватом полумраке посверкивал золотой ободок чашки. Уже почти полчаса, как все было готово и расставлено по своим местам. Дэн - теперь уже в светлом летнем костюме и при галстуке - в одиночестве сидел за накрытым столом, с головой погрузившись в чтение какой-то газеты. Высоко в небе, время от времени издавая печальные пронзительные крики, медленно и плавно парили чайки.

-Что читаешь?

Дэн поднял глаза: на противоположной стороне стола, поерзывая на шатком венском стуле, пытался поудобнее усесться Метцингер.

-Газету, - сухо ответил Дэн.
-Понимаю, - кивнул головой Метцингер. - Краткость - сестра таланта. Настоящий друг никогда не упустит возможности продемонстрировать приятелю свое интеллектуальное превосходство. Ну-ка, скажи мне теперь что-нибудь умное - так сказать, для закрепления эффекта…

Демонстративно не замечая сарказма, Дэн демонстративно перелистнул газетную страницу и произнес - так же сухо и отрывисто, как и в первый раз:

-Ассамбляж.
-Браво! - воскликнул Метцингер. - Просто взял и убил на месте! А еще покороче не мог?
-Тебе и это сойдет, - сказал Дэн. - Может быть, даже слишком длинно будет…

Он достал из кармана серебряные часы на цепочке и щелкнул крышкой.

-Почти половина четвертого… Слушай, куда это там Ладонце запропастилась?
-Прихорашивается. Сказала, что сейчас будет, - ответил Метцингер.
-А ты что же не пошел?
-А мне зачем? Я и без прихорашиваний хороший, - самодовольно произнес Метцингер. - Меня лучше уже не сделать.

Дэн опустил часы в карман пиджака и пренебрежительно осмотрел наряд своего приятеля. Если голубой бант на шее и шелковый жилет еще можно было назвать приличной одеждой, то странные полупрозрачные манжеты на резинках и огромная жемчужная серьга в левом ухе уж точно таковой не являлись. Он внимательно присмотрелся к странно знакомому узору на манжетах - и вдруг с изумлением понял, что они сделаны из обрезков кухонных занавесок.

-Ох, и попадет же тебе за это! - покачал головой Дэн.
-А, это… - Метцингер помахал манжетами. - Ерунда. Искусство требует жертв.
-Жертвы обязательно будут. Или это ты про занавески? - поинтересовался Дэн.
-Разумеется, про занавески, - ответил Метцингер. - Я-то тут при чем? Занавесок на свете полно, а вот каждая встреча с родной тетей в компании близких друзей воистину единственна и неповторима. Полагаю, что Ладонце - в отличие от тебя - меня поймет и простит.
-У тебя под каждое злодеяние подыщется своя философия, - раздраженно проговорил Дэн.
-Под любое мыслимое явление найдется своя философия, - сказал Метцингер. - И не одна, а бесконечное множество таковых. Но это не вина философии, а имманентное свойство самих явлений.
-Ну-ну… Что-то ты сегодня разболтался больше обычного, - проворчал Дэн, возвращаясь к газете. - Жара, что ли, сказывается?
-Не-а… Просто природа не терпит пустоты. Чем меньше говоришь ты, тем больше приходится мне… - Метцингер отогнал муху, чихнул и почесал нос. - Что это ты там все читаешь?
-"Ведомости", - буркнул Дэн, не поднимая глаз.
-Ого! Бульварный женеральский листок?! С каких это пор?

Дэн опустил газету и уставился на приятеля.

-А тебе-то что? Тебе-то какое дело?
-Да ничего, - сказал Метцингер. - Просто интересно, о чем сейчас пишут…
-Да все о том же… Вот чёрт, опять эта муха! - Дэн дернул головой, мотнув ушами по сторонам. - Ничего нового… Умеренная критика Специалистов, списки открытых игр, некрологи… Дежурная статья о борьбе с суицидами… Что тут еще?.. Ну вот, программы праздников, репортажи с прошедших парадов… Кстати, на днях тут недалеко проходил сельскохозяйственный марш, говорят, было очень интересно…
-Так-так, - сказал Метцингер. - Значит, парады и самоубийства… Узнаю родных женералей.
-Не язви, - бросил Дэн. - Судьбу не выбирают.
-Да это понятно… - задумчиво произнес Метцингер. - Но все-таки десять миллиардов паразитов, способных лишь на парады и суициды - это, знаешь ли, не фунт изюму.
-Брось! - отмахнулся Дэн. - Этим сказкам уже лет триста. А к чему приводит бесконтрольная раздача специальностей, мы уже видели… - Он вдруг помрачнел. - Ты-то ведь сам плюшевый дурак без специальности, а всё туда же: паразиты, паразиты…
-У меня хотя бы роль есть… - сказал Метцингер, вздыхая. - Впрочем, не будем о грустном, чтобы не портить праздник… - Он хлопнул обеими ладонями по столу и потянулся за чашкой. - Ну ладно, ты тут как хочешь, а я, пожалуй, бахну немного чайку.
-Притормози, - сказал Дэн. - Там Ладонце на горизонте…

Лацца шла к ним с другого конца крышы - быстро, почти бегом, прижимая к груди какой-то узелок - видимо, боясь опоздать.

-Блин, сколько там время?! - спросила она, подлетев к столу и рухнув на предупредительно отодвинутый Дэном стул.
-Три сорок пять. - сказал Дэн. - Могла бы и не торопиться.
-Хозяюшка, - приторно-сладким голосом проворковал Метцингер. - Позвольте вашему покорному слуге бахнуть немного чайку.
-Валяй, - Лацца поставила на узелок на скатерть и пододвинулась ближе к столу. - Мне тоже бахни.
-Айн момент!

Метцингер залез на стул и навис над скатертью, уперевшись животом в край стола. Сперва он резво разлил заварку по чашкам и разбавил ее кипятком из самоварного крана. Потом несколько раз сбегал к буфету, каждый раз возвращаясь все с новыми и новыми хрустальными вазочками - пока почти полностью не заставил ими весь стол. В вазочках было все, что нужно для приличного чаепития: от пряников и баранок до шоколадных конфет и клюквы в сахаре. Покончив с этим исключительно важным делом, он осторожно взял в лапы одну из чашек и поднес ее Лацце. - Прошу!

-Ну, будем! - довольно крякнул он, вновь усевшись на свой стул и подняв вазочку с вареньем в качестве тоста.
-Вы сегодня очень любезны, мой милый друг, - задумчиво произнесла Лацца. - Даже как-то подозрительно любезны… Дэн, что он опять натворил?!
-Манжеты, - коротко ответил Дэн.

Лацца посмотрела на Дэна. Потом на Метцингера. Потом на манжеты. Ее глаза вдруг расширились, она медленно начала приподниматься со стула - и вдруг снова рухнула на него всей своей тяжестью, застучав ногами по полу и завизжав нечеловеческим голосом:

-Ах ты, сволочь! Сволочь ты рыжая, лохматая, бессовестная, подлая! Скотина! Дэн, дай мне что-нибудь, я сейчас убью эту сволочь!
-Богиня… - прохрипел Метцингер. - Позвольте мне…
-Ладонце, он потом еще сказал, что ты его поймешь и простишь, - злорадно перебил его Дэн.
-Я его пойму! - вновь завизжала Лацца, подпрыгивая на стуле и колотя кулаками по столу. - Я его обязательно пойму и прощу! Но сначала я его убью! А потом я пойму и прощу его наглый, рыжий, лохматый и подлый труп!..

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы в этот самый момент Метцингер вдруг не вытянулся во весь рост, не указал пальцем на горизонт и не произнес громовым голосом одно единственное заветное слово:

-Летит!

Подниму тред и снова "похвалю кулич", хоть и было велено не хвалить.
Нравится.
Спасибо.

Ладонце – милое имя. Как ты такое придумала?

>>16664
>как
Как это ни странно, но вся история появилась именно как ответ на этот вопрос.

И в самом деле, корабль медленно, но неуклонно приближался. Его громадный, идеально ровный параллелепипед скользил над скалами, резко выделяясь своей белизной на фоне чистого голубого неба.

-Так, - решительно сказала Лацца, в одно мгновение напрочь позабыв о занавесках. - Пошли! И чтобы сегодня никаких мне скандалов! - Она пригрозила приятелям кулаком: - Чтобы вообще ни одного лишнего звука! Ведите себя вежливо и прилично!..

Они вышли на залитую солнцем площадку.

Корабль плыл в их сторону, постепенно увеличиваясь в размерах. Вот он уже стал совсем огромным - настолько огромным, что на мгновение заслонил собой солнце. От белого параллелепипеда отделилась едва различимая в синеве искра. Она заскользила вниз, по длинной плавной дуге, мало-помалу приобретая положенную ей форму - пока, наконец, не превратилась в гигантскую белую птицу. Птица шла на посадку по широкой спирали, круг за кругом, на каждом витке становясь все больше и больше. Наконец, пылающий белым огнем керамический экзо-гларос завис прямо над крышей и, шумно взмахивая крылами, начал опускаться на посадочную площадку.

Обтянутая экзо-гларосом стройная фигура коснулась сандалией бетонной плиты. Каркас перистой оболочки распустился цветком, открыв человеческое лицо, тело и грудь; белые крылья сложились секция за секцией и свернулись за спиной в мягкий складчатый плащ. Перед Лаццей стояла тетя Полли собственной персоной: высокая, стройная, с тонкими и изящными аристократическими руками и длинными пепельными волосами. На ее прозрачном греческом платье сверкал значок Лиги Игротворцев - семь переплетенных в рукопожатии рук.

-Тётя! - радостно взвизгнула Лацца.

Она подбежала к тетушке и, буквально врезавшись в ее застывшую у края крыши стройную фигуру, обняла ее сразу всеми руками и ногами. Тетя как-то странно отшатнулась, неловко раскинув руки по сторонам - но почти сразу же опомнилась и, в свою очередь, нагнулась и крепко обняла Лаццу.

-Ну, здравствуй… - сказала она.
-Вы надолго?! - спросила Лацца.
-Нет, я всего на пару часов, проездом, - ответила тетя Полли. - Она оглянулась по сторонам. - А где отец?
-Ой, а вы знаете, а папы нет! - воскликнула Лацца. - Его уже целый месяц нет! Он еще месяц назад улетел по каким-то своим делам!
-Жаль, - неестественным, каким-то деревянным тоном ответила тетушка, - мне очень хотелось его повидать.

Она вдруг обратила внимание на внимательно разглядывающих ее Дэна и Метцингера.

-А это еще что такое?!
-А это, тетя, мои друзья! - торжественно произнесла Лацца и подозвала приятелей рукой. - Дэн, Томас, а ну-ка, представьтесь!
-Деннет, Даниил Андреевич… - вежливо поклонился Дэн.
-"…Пёс-рыцарь", - еле слышно хихикнул Метцингер. За что тут же получил два подзатыльника: один, демонстративный, от Лаццы и еще один - менее заметный, но гораздо более болезненный - от самого Дэна.
-Томас Фокс Метцингер, - расшаркался в свою очередь трикстер, потирая лапой дважды оскорбленный затылок. И зачем-то прибавил: - Эсквайр…
-Интересные у тебя дураки… - задумчиво произнесла тетя. - Сама шила?
-Почти, - соврала Лацца.
-Недурно… - похвалила тётя. - Очень недурно…
-Так! Всё! - закричала Лацца. - Хватит разговоров! Немедленно все идемте пить чай!

Она подхватила тетушку под локоть и повела ее к накрытому столу. Дэн и Метцингер торжественно шествовали позади.

Пока вся компания двигала стульями и гремела посудой, бесконечно переставляя фарфор и пересаживаясь с место на место, прошло, наверное, минут пятнадцать. Наконец, все уселись. Метцингер раздал всем салфетки, разлил по чашкам чай и пожелал каждому из сидящих на столом приятного чаепития. Лацца и тетушка сразу же завели между собой какой-то нудный и неинтересный семейный разговор со множеством глупых вопросов и обсуждением мельчайших подробностей быта. Дэн вежливо и внимательно следил за их диалогом, по мере сил вставляя в него более-менее уместные реплики. Метцингер сначала тоже пытался встрять в беседу, потом некоторое время следил за тем, как это делает Дэн - а потом вдруг как-то сразу и очень быстро заскучал.

Некоторое время он изучал розовые цветочки на скатерти. Потом его взгляд переместился на расставленные по скатерти вазочки. Он отпил из чашки еще пару глотков, полез лапой за сушкой… - и вдруг замер. Вазочка с сушками стояла к нему ближе всего. За ней, чуть подальше, лежала корзинка с бубликами - а за ней, уже совсем далеко, стояла вазочка с мармеладом. Бублики лежали дальше, но зато они были крупнее сушек. За мармеладом нужно было тянуться через весь стол - но зато мармелад был намного вкуснее как сушек, так и бубликов… Расстояние, количество, вкуснота… Метцингер попытался выбрать что-нибудь одно - но вдруг понял, что понятия не имеет, как именно это нужно делать.

На некоторое время он впал в ступор, застыв с протянутой в воздухе лапой. Из замешательства его вывел голос Лаццы:

-Эй, Томас, ты что, завис?
-А? - отозвался Метцингер.
-Ты там что, завис, что ли?! - повторила Лацца.
-Да нет, я просто задумался… - Метцингер очнулся и огляделся по сторонам. Все собравшиеся за столом смотрели на него с любопытством.
-О чем это ты задумался? - поинтересовалась Лацца.
-Да я вот тут кое-что подумал… - замялся Метцингер. - Вот смотри: допустим, что мы имеем некоторое множество абсолютно равноценных альтернатив. Какую из них мы должны выбрать? Есть ли на этот счет какой-нибудь универсальный принцип?
-Судя по твоему поведению, - присоединился к разговору Дэн, - в твоем случае универсальным принципом является отказ от выбора, то есть принцип Буриданова осла. Но я бы мог предложить тебе принцип получше. Например: из множества равноценных альтернатив выбирай любую. Так сказать, универсальный принцип Деннета.

Дэн ударил по столу кулаком. Одна из сушек вылетела из вазочки и приземлилась на скатерть рядом с Метцингером.

-Во, видал? - спросил Дэн. - И никаких проблем!
-Нет, по-моему, это ерунда, - немного подумав, сказал Метцингер. - Как тебе, например, такой принцип: из множества равноценных альтернатив выбирай сразу все? Можно назвать это универсальным принципом Метцингера.

Он склонился над столом, пошарил по всем вазочкам, до которых смог дотянуться, и, достав из каждой что-нибудь вкусное, разложил это все перед собой.

-"Во, видал?" - кривляясь, передразнил он Дэна. - "И никаких проблем!"
-Бывают принципы и получше! - внезапно сказала Лацца.
-Чепуха, - сказал Метцингер. - Это невозможно.
-Нет, возможно, - уверенным тоном произнесла Лацца. - Вот смотри: в случае выбора из множества равноценных альтернатив, следует создать еще одну, более ценную. Считайте это универсальным принципом Ладонцевой.

Она развернула стоящий рядом с ней узелок. В нем лежала картонная коробка с большим, разноцветным, щедро украшенным цукатами пирожным. Метцингер немедленно протянул лапу к коробке.

-Шиш тебе! - сказала Лацца. - Это специально для тети! Дэн, передай!

Дэн показал Метцингеру язык и передал коробку тете Полли.

-Благодарю! - сказала тётя Полли. - Вообще, проблема выбора, которую затронул твой… эээ… так называемый друг, является очень древней и сложной проблемой. Универсальных принципов выбора может быть бесконечно много. Например, твой отец всегда утверждал, что в любой ситуации нужно делать выбор, который является обратимым, не уничтожает конкурирующих альтернатив и расширяет спектр доступных вариантов на каждой последующей итерации.
-Сложно, - пробурчал Метцингер, жуя бублик. - Лучше выбрать всё и сразу - и никак проблем!
-Господи, ну какой же ты эгоист! - воскликнул Дэн. - Да если ты выберешь сразу всё и сразу, ты же лопнешь!
-Авось не лопну! - снова пробурчал Метцингер. - Вот выберу не лопнуть - и не лопну!
-Полина, - вдруг необычно фамильярным тоном обратился Дэн к тете Полли, - Полина, вы знаете, я тут на днях читал господина Лунина - так вот он говорит, что из множества доступных альтернатив лучше выбрать ту, которая объективно сложнее…
-Ты что, умеешь читать? - брови тетушки поползли вверх. - Он что, умеет читать? - спросила она, обращаясь к Лацце.

Лацца в ответ лишь развела руками. Тетушка удивленно взглянула на Лаццу и осуждающе покачала головой, как будто говоря "ну ты даешь!"

-Впрочем, это неважно… - сказала она, повернувшись к Дэну. - Лунин был типичным эволюционистом, а они всегда…

Она не успела договорить. Метцингер вдруг подпрыгнул на стуле и завопил во весь голос:

-Ладонце, смотри, смотри!!! Там почтальон прилетел!

Действительно, в дальнем углу крыши, на платформе почтовой вышки возился почтальон. Лацца вдруг встала из-за стола:

-Тетя Полли, извините меня, пожалуйста - я на минутку сбегаю посмотрю. Вдруг там письмо от папы…

Лацца подбежала к вышке и, резво и быстро прогремев подошвами по стальным ступеням, выскочила на платформу. Почтальон возился на жердочке возле установленных в несколько ярусов железных почтовых ящиков. Ящики были очень старыми и оттого неотличимыми друг от друга. Солнце и ржавчина давно стерли с них почтовые номера, да и вообще любые признаки индивидуальности. Они все были одинаково стары и одинаково некрасивы - и в унисон скрипели своими облезлыми и покосившимися дверцами. Из нескольких десятков ящиков лишь один был выделен среди прочих и помечен белой фосфорецирующей краской - и то даже не номером, а обычным крестом, для простого удобства.

Отсутствие на ящиках номеров долгое время воспринималось Лаццей как нечто болезненное и неприятное. Отец как-то назвал это чувство "ординальной тоской". "Видишь ли, Ладонце, - сказал он однажды. - Нас, как наследников человека античного, иногда преследуют мучительные атавизмы - например, такие, как ординальная или кардинальная тоска, выражающиеся в стремлении быть первым среди кого-то или иметь много чего-то. Тебе вот во всем хочется видеть строгий порядок и точно знать свое место в ряду - чего в реальной жизни, увы, никогда не бывает…"

-Здравствуйте! - поздоровалась Лацца, подбежав к почтальону.
-Здравствуйте-здравствуйте, госпожа Ладонцева! - поскрипывая, пропела птица. - Исходящие сегодня будут?
-Нет, - ответила Лацца. - Сегодня - нет.

Почтальон был старый, еще из довоенных. Таких теперь можно было увидеть разве что в музее или под стеклянным колпаком в личной коллекции какого-нибудь антиквара. Угловатая и неловкая механическая птица с отколотыми фрагментами защитной керамики, с отсутствующими на левой стороне головы окулярами и нелепыми, кое-как складывающимися манипуляторами, жужжащими и поскрипывающими при работе. Один из фрагментов корпуса была перехвачен обычной медной проволокой. Лацца дико его жалела, хотя и знала, что ему самому, в общем-то, все равно.

-Ну, нет так нет, - ответил почтальон. - На нет и суда нет… Вам тут заказное, распишитесь, пожалуйста…

Он протянул ей планшет с прикрепленной к нему ручкой. Лацца расписалась рядом с галочкой. Почтальон порылся в сумке и достал серый пластиковый конверт с черным квадратом в углу - корпоративным символом FSS. В голове Лаццы само собой хрустнуло гадкое слово "крыса". Лацца прочитала адрес - покрытый шифром конверт предназначался отцу, и узнать, что за дрянь находится внутри, до его возвращения не было никакой возможности. Она брезгливо бросила конверт в нижнее отделение помеченного крестом ящика и вытерла пальцы о подол платья.

-Ну, на сегодня все, госпожа Ладонцева. Желаю вам хорошего дня!

Почтальон поклонился, спустился с жердочки на платформу, подпрыгивая, доскакал до ее края и бросился вниз - чтобы сразу же взмыть высоко в воздух.

-Хорошего дня! - еще раз крикнул почтальон Лацце. Сделав еще пару кругов над крышей, он, поскрипывая крыльями, полетел на запад, к станции монорельса.

Лацца помахала ему вслед и вернулась обратно к ящику. Как и всегда, он был наполовину забит стандартными агитками Специалистов и разноцветной женеральской макулатурой. Лацца один за другим доставала конверты, буклеты, журналы, газеты и бессмысленные, отвратительно яркие открытки - лишь изредко откладывая в сторону что-нибудь важное и интересное и скидывая все остальное в стоявшее тут же рядом мусорное ведро. Письма от отца не было.

Она сгребла в пачку то, что показалось ей интересным, вытащила с верхней полки ящика бинокль и понесла это все к небольшому навесу в углу платформы. Там она присела на расшатанный, покрытый клеенкой стул возле маленького железного столика и начала рассматривать отобранную ей корреспонденцию. Интересного оказалось мало: рекомендованные к просмотру новостные карточки эйдотеки (она сразу же сложила их стопкой и засунула себе в карман), три письма счастья от неведомых ей женералей, невесть кем издаваемый частный литературный журнал "Глас вопиющих" и пара отпечатанных на машинке трактатов. В письмах счастья ей желали добра - но тут же пытались запугать небесными карами за отказ переписать их пятнадцать раз и отправить дальше. Литературный журнал был помечен плашкой "пилотный выпуск" - то есть ожидать следующего выпуска явно не приходилось. Она открыла журнал и вяло пролистала несколько страниц. В глаза ей бросились такие, например, строки:

"Матерый мученик Себастьян горел на костре, презрительно разглядывая собравшуюся вокруг толпу. Огонь жег ему левую пятку, и она жутко чесалась. "Грешники проклятые, - сердито думал Себастьян, - мракобесы, жертвы средневековья. Костра приличного разжечь не могут - а туда же, судют".

Она перелистнула несколько страниц и прочитала название сего опуса. "Анатолий Свирель, "В аду хотя бы тепло", роман в трех частях".

"Мда… - подумала Лацца. - Либо этот Анатолий Свирель абсолютно бездарен, либо…" Что означает это "либо", дальше додумывать было лень. За свою короткую жизнь она успела прочесть многие сотни похожих сочинений на самые различные темы - и какое бы "либо" за ними ни скрывалось, в конечном итоге оно сводилось к беспомощной и бессодержательной буквоедской графомании. Впрочем, в аду действительно довольно тепло, в этом господин Анатолий Свирель не ошибся. Хотя Лацца была бы не против, если бы он убедился в этом на своем собственном опыте - например, отправившись в вышеупомянутый ад лично и сгорев там на костре из собственных сочинений.

Она раскрыла раздел поэзии. С поэзией дела, как это ни странно, обычно обстояли гораздо лучше. Впрочем, явно не в этот раз. На первой же странице раздела некто Ал. Евсеев - как было указано в аннотации, "поэт-эксперименталист" - соизволил произвести над своими читателями следующий поэтический эксперимент:

Сутолока.
Стол под окнами.
Легко, сутуло.
Сил ток.
Лот, лоток, долг. Лодок.
Клокотал катала.
Толковал клок.
Устало око.
Ткал.
ОК……………………………………………!

Эксперимент был озаглавлен "Около оков". Подобные магазинные чеки даже болван Метцингер мог сочинять по рулону в день. Лацца раздраженно захлопнула журнал и выбросила его в мусорное ведро.

Читать трактаты она не стала.

Трактаты были интересны не столько своим содержанием, сколько самим фактом своего существования. Практически все они были посвящены либо зловещим городским легендам, либо теориям заговора - причем первые отличались от вторых разве что масштабами паранойи их авторов. Впрочем, теории заговора считались "серьезным" жанром и были гораздо популярней. По почтовой сети циркулировало такое количество абсолютно непохожих друг на друга теорий заговора, что иногда складывалось впечатление, будто тайно управлять миром способен любой набор произвольно взятых предметов, идей, существ и веществ. Последним сочинением на тему заговора, получившим среди женералей особо широкую известность, был объемистый труд под названием "Геометрия: Как управлять Миром при помощи Элементарных Фигур". Согласно "Геометрии", миром управляли некие Таинственные Евклиды, злонамеренно упрощающие мышление женералей с помощью расставленных повсюду кругов, квадратов, треугольников и тому подобных структур.

"Геометрия" произвела среди женералей настоящий фурор. Десятки, если не сотни тысяч людей перепечатывали на машинке этот трактат и отправляли его своим ближайшим соседям и даже совершенно незнакомым им людям. Появилось множество сект так называемых "Геометров", обсуждающих между собой тончайшие аспекты геометрического метода управления. Почти сразу же они разбились на враждебные группировки и начали воевать между собой на страницах многочисленных частных журналов. Основная дискуссия велась между адептами Квадратов и поклонниками Кругов. Ни первые ни вторые друг для друга злых слов не жалели. Вслед за серией разгромных статей, направленных против Кругов (например, см. "Общество залитых шаров", "Круговая проруха", "Хаврония сфер"), вышла еще более разгромная серия статей под единым заголовком "Нам достают из квадратных штанин или Тайная анатомия квадратократии", критикующая не только так называемые "квадратные методы управления", но и идеологических лидеров секты Квадратов лично.

У враждующих сторон сразу же появились болельщики. В какой-то момент тема стала настолько популярной, что даже Дэн и Томас не смогли удержаться, чтобы не занять соответствующую своему менталитету позицию: Дэн стал ярым болельщиком Квадратов, а Томас, как и следовало ожидать, Кругов. Кончилось это грандиозным домашним скандалом, в ходе которого Метцингер обругал Дэна "шарофобом" и посоветовал ему купить велосипед на квадратных колесах. Дэн, в свою очередь, обозвал Метцингера "латентным баскетболистом" и посоветовал перечитать сказку про Колобка - присовокупив, что он, Дэн, дураков в своей жизни видел много, но настолько круглых как Метцингер - никогда.

Кончилась вся эта история довольно печально: в один прекрасный день Квадраты зарегистрировали в каталоге почтовой сети свой новый еженедельный журнал под названием "Черный квадрат", чем сразу же привлекли к себе внимание FSS. Даже случайных идеологических нападок на свою корпорацию крысы никому никогда не прощали - и примерно через месяц после выхода в свет первого номера "Черного квадрата", по почтовой сети разлетелась небольшая статья Мартынова-Овсиенко под названием "Квадратура круга": настоящий шедевр литературного деконструктивного искусства. В одну ночь "Геометры" стали всеобщим посмешищем, а Таинственные Евклиды превратились в имя нарицательное для широких масс одержимых заговорами параноиков.

Прочитав "Квадратуру круга", Метцингер с Дэном поплакали друг у друга на плече и немедленно помирились. Сама же Лацца, несмотря ни на что, так и осталась тайной поклонницей небольшой и маргинальной "Треугольной группы" - стыдно признаться, но ей почему-то всю жизнь дико нравились треугольники…

Далеко, над горной грядой, прогремел гром. Лацца очнулась от захвативших ее мыслей. "Да, писем нет, читать нечего - все как всегда…" Она встала, выпрямила уставшую от сидения спину и подошла к перилам платформы. Темно-сизые, почти черные грозовые тучи снова прошли стороной, к Периметру. Его высокие, ярко освещенные солнцем бетонные стены, широкой лентой бегущие по ступенчатым склонам от одной горной гряды до другой, отчетливо и резко выделялись на фоне грозового неба - из-за них выглядывали верхушки могучих деревьев с густыми голубовато-оливковыми кронами и грубой красно-кирпичной корой. От бетонных границ Периметра во все стороны разливались бурные потоки густой, пышной растительности, накрывающие собой почти всю равнину. В промежутках между ними желтели выгоревшие пшеничные поля с разбросанными тут и там алыми островками маков.

Она оглядела раскиданные вокруг Дома лабораторные корпуса, давным-давно заросшие деревьями, кустарником и травой; ржавые, увитые плющом металлические фермы; бетонные блоки стен и дорожных покрытий; округлую крышу железнодорожного депо, откуда в сторону Периметра, под густым пологом леса, убегала серебристая лента узкоколейки. Отсюда и налево, в сторону перевала, к расположенной в двадцати километрах от Дома станции монорельса, изгибаясь вдоль пологих холмов, вилась пыльная проселочная дорога. Справа, за холмами, виднелась излучина реки. И, наконец, где-то там, далеко позади, за цепью изрезанных ветром скал, шумело невидимое отсюда море.

Вдалеке снова прогремел гром. Лацца поднесла к глазам бинокль и некоторое время разглядывала сначала Периметр, потом верхушки растущих на его территории огромных деревьев, потом проселочную дорогу, потом перевал. Все было точно таким же, как и вчера - безлюдным, безмолвным, пустым.

Она развернула бинокль к сидящей за столом компании. Мизансцена была довольно выразительной. Метцингер, судя по всему, пытался что-то доказать тетушке - он азартно размахивал манжетами и решительно рубил ладонью воздух, подскакивая на стуле. На лице у тети Полли застыла кислая мина, она с неприязнью смотрела на Метцингера, обмахиваясь веером и вытирая лоб кружевным платком - похоже, духота ее окончательно доконала. Дэн хоть и сидел к почтовой платформе спиной, но догадаться, что он обо всем этом думает, было довольно легко. Лацца положила бинокль обратно в почтовый ящик, захлопнула скрипучую дверцу и, держась за перила, начала спускаться с платформы…

Подойдя к столу, она молча села и налила себе чаю, прислушиваясь к разговору.

Метцингер витийствовал, завирался и нес пургу. Тетя Полли, осоловев от жары, влажности и нескольких чашек выпитого чая, вяло сопротивлялась его интеллектуальным наскокам, обмахивая веером покрасневшее лицо. Дэн сидел, откинувшись на спинку стула, и наслаждался разыгрывающимся перед ним спектаклем.

-Вы поймите, - твердил Метцингер. - Какой смысл быть Игротворцем, если любой дурак может взять и в любой момент придумать все, что ему угодно! Для этого не требуется никакая особенная специализация! Вот хотите, я сейчас возьму и что-нибудь придумаю?! - Дэн! - обратился он к приятелю. - Дэн, подскажи мне что-нибудь, что можно придумать!
-Придумай парад, - сказал Дэн, зевая. - Только не сельскохозяйственный, а какой-нибудь другой. Сельскохозяйственный уже есть.
-Вот, точно! - воскликнул Метцингер. - Женерали, как нам всем известно, являются большими любителями парадов. Вот смотрите, Полина, мы берем какой-нибудь совершенно произвольный предмет - вот, например, баранку - и пытаемся представить ее в виде парада! Что у нас получается?! Парад по кругу! - восторженно завопил Метцингер. - Новый вид парада! Видите, как все просто!
-Это называется хоровод, - сказала тетя Полли. - Ну, или карусель. И все это придумано давным-давно.
-Ну ладно… Хорошо… - сказал Метцингер, вращая в руках баранку. - Хорошо, давайте допустим, что хоровод по горизонтальному кругу уже есть. Но смотрите: вот мы берем и ставим баранку вертикально - и что у нас получается?! Правильно, вертикальный парад-хоровод!
-Послушай, как тебя там… ммм… да, Томас, - лениво растягивая слова, произнесла тетя Полли. - Ты когда-нибудь видел колесо обозрения?!

Метцингер потер нос и нервно помахал в воздухе баранкой. Задача вдруг представилась ему гораздо более сложной, чем ему показалось в начале.

-Да, я видел колесо обозрения, на картинке в книге… - сказал он наконец. - Принимаю ваши аргументы. Пожалуй, мне стоит взять небольшой перерыв и немного подумать.
-Знаешь, эээ… Томас… я думаю, тебе это вряд ли поможет, - сказала тетя Полли. - Видишь ли, тема парада, как и многие тысячи других тем, была детально разработана еще в довоенной античности. Парад, как синтопное собрание подобных друг другу людей, синхронно выполняющих одно и то же действие, был осмыслен еще Ли Юн Паком. Включение в тему асинхронных разновидностей действий привели к созданию вдругорядь-парадов, переход к политопным собраниям - к разработке концепции вразнобой-парада. Ну, и так далее, и тому подобное…

Тетя Полли прервала свою речь, достала платок и вытерла пот со лба. Потом продолжила:

-Некогда, в очень далеком прошлом мне доводилось проектировать парады вдоль непрерывных кривых и парады по поверхностям. Я помню юла-парады, основанные на вращении участников вокруг своей оси; вертикальные лифт-парады и наклонные степ-парады по лестницам зданий; замкнутые на себя Мебиус-парады; итеративно распадающиеся на все более мелкие хороводы фрактал-парады; парады-звезды, парады-деревья, парады по эйлеровым графам; самопересекающиеся поперек-парады; хлоп-парады, прыг-парады, скок-парады, дрыг-парады, вбок-парады; хэй-, пей-, лей-, вей-, эй-, и черт его еще знает какие парады…

Тетя еще раз прервалась и вытерла лоб платком:

-В наши дни только Специалист может взять старую тему и придумать в ее рамках нечто новое - но даже в этом случае подобное происходит исключительно редко. И только настоящий Игротворец может придумать интересную систему правил для игры, которой до сих пор еще никогда не было. А ты, уж прости меня, просто обыкновенный домашний дурак - разве что слишком наглый и самоуверенный…

-Сама ты дура!!! - вдруг неожиданно выпалил Метцингер.

Дэн подавился чаем. Тетя Полли от удивления выпучила глаза. Лацца подскочила на стуле и резко вскрикнула:

-Томас, ты что, с ума сошел?! А ну-ка немедленно извинись перед тетей!
-Подожди… - махнула ей рукой тетя. Она повернулась и внимательно посмотрела на Метцингера: - Ну-ка, повтори то, что ты мне сейчас сказал. Ты можешь это повторить?
-Я сказал, что ты дура! - заорал Метцингер. - Расселась тут… Чаи трескает… Тот у нее дурак, этот у нее дурак… -Он засопел, пытаясь подобрать словечко пообиднее - и вдруг выкрикнул, громко, резко и злобно: - Лóер поганый!!!

Дэн еще раз поперхнулся чаем, резко закашлялся и, завалившись набок, упал со стула. Лацца вскочила со своего места и прошипела с побелевшим от злости лицом:

-Томас Фокс Метцингер, немедленно выйдите из-за стола и никогда больше сюда не возвращайтесь!!!
-И подумаешь… Ну и уйду… - обиженно и злобно засопел Метцингер, раскачиваясь на стуле.

Он судорожно схватил лапами вазочку с вареньем и нервно отбросил ее от себя. Вазочка отскочила от самовара и упала тете Полли прямо на платье. Тетя охнула, отпрянула, попыталась выскочить из-за стола - и едва не упала: Метцингер случайно прищемил ее плащ ножкой стула.

-Болван! - звонко крикнула тетя, с треском вырывая плащ из-под стула. - Нет, ну какой же болван! Лацца, что это за модель?!
-Я не помню! - соврала Лацца второй раз за день.
-Обязательно посмотри в каталоге! Это же черт знает что! Посмотри, обязательно посмотри…

Тетя Полли вдруг резко успокоилась и сказала твердым и ясным голосом:

-Лацца, голубушка, я через месяц к вам еще раз загляну - так ты будь добра, посмотри номер своего дурака в каталоге, - она повернулась и посмотрела на съежившегося на стуле Метцингера. - Он как-то слишком непредсказуемо себя ведет - боюсь, нет ли тут какой-то поломки…
-Хорошо, - в третий раз соврала Лацца. - Я обязательно посмотрю…
-Ну вот и славно! - произнесла тетя. Она посмотрела на часы: - Так, корабль будет через три минуты, так что давай-ка прощаться.
-А как же ваше платье?! - спросила Лацца.
-Да бог с ним, - ответила тетя. - Ну ладно, пойдем, пожалуй!

Тетя Полли и Лацца направилась в сторону посадочной площадки, о чем-то оживленно беседуя. Метцингер и Дэн молча проводили их глазами.

-Томас, ты что, совсем очумел? - повернулся к нему Дэн. - Это что еще за истерики?
-Да я сам не пойму… - раздраженно ответил Метцингер. - Понимаешь, эта тетя какая-то слишком странная. Ты заметил, что она ни разу не обратилась к Лацце "Ладонце"?.. А помнишь, как они сперва болтали о жизни? Она же все, все расспросила - даже про самые обыкновенные вещи. Вот зачем ей знать, что у тебя там в оранжерее растет? Опять же, про Брану - "бу-бу-бу, бу-бу-бу, какой ассистент, что еще за ассистент…" И еще мне показалось, что она постоянно чуть-чуть отставала, будто сломанные часы. Как будто спрашивала у кого-то, как ей нужно реагировать и что следует отвечать…
-Ну не знаю… - сказал Дэн. - Лично я ничего такого не заметил. Но в любом случае, с объективной точки зрения твое поведение выглядело, как полный атас.
-Да черт его знает, чего это я так взбеленился… - Метцингер с силой потер себе лоб. - Я же говорю, престранная тетка. Свалилась, как снег на голову!

Он откинулся на спинку стула, разглядывая небо сквозь шелестящие над головой листья.

-Всё, полетела наша тетя... Сейчас вернется Ладонце и сделает мне втык…
Покаешься, поваляешься в ногах… - ответил Дэн. - Тебе не привыкать…

Лацца подошла с столу.

-Значит, так… Вы, Томас Фокс Метцингер - гнусная сволочь, скотина, дурак и болван. Хоть тетя Полли вас и простила, я вас все-таки пока не прощаю. По крайней мере, сегодня. В наказание за свое скотское поведение вы сейчас займетесь уборкой стола и мытьем посуды. Без возражений.

Она повернулась к Дэну.

-Тебя, Даниил Андреич, я прошу этому болвану не помогать. Пусть скотина помучается. И всё, меня до завтрашнего утра не беспокоить! У меня дикий стресс - и я намерена весь вечер зачитывать его книгами.

Лацца побарабанила пальцами по столу, развернулась и пошла через крышу в сторону лестницы. Приятели смотрели ей вслед, пока она не скрылась в дверном проеме.

-Ну что ж, товарищ гнусная сволочь, скотина, дурак и болван, - сказал Дэн. - Можно со всей ответственностью заявить, что сегодня ты довольно легко отделался… Ну ладно, я тоже, пожалуй, пойду… Привет!

Он махнул рукой, скорчил приятелю грустную гримасу и отправился вслед за Лаццей.

Метцингер подождал, пока он покинет крышу. Потом нехотя слез со стула и пошел к буфету за пластиковым подносом. Вернувшись, он поставил поднос на стол. Намереваясь сложить на него посуду, он полез было обратно на стул, чтобы ему было удобнее это делать - как вдруг под ногами у него что-то зазвенело. Он опустил голову: на бетонной плите, прижатое ножкой стула, лежало выдранное из экзо-глароса белое перо. Метцингер осторожно поднял перо и посмотрел сквозь него на свет. Стандартный фрактальный композит глароса превратился во что-то иное. Перо потеряло легкость, прозрачность и мягкость - и стало длинным, острым и твердым, будто лезвие.

"Ну да, именно лезвие…" Метцингер нахмурился. Зажав перо между пальцами, он осторожно залез на стул, придвинул к себе одну из тарелок и провел по ее поверхности заостренным пером. Перо, словно призрак, прошло сквозь стекло. Тарелка беззвучно распалась на две половины.

-Это ненормально, - вслух произнес Метцингер, словно пытаясь доказать себе реальность происходящего. - Перо, которое я держу в руках, ненормально.

Он вздрогнул от глухого звука. Крышу тряхнуло. По пространству, образованная множеством бегущих сразу во все стороны плоскостей, прошла черная прозрачная тень. Где-то там, внизу, Брана произвела вероятностный выброс - уже третий за последние сутки. Подобного до сегодняшнего дня еще не случалось никогда.

Да, это все действительно было ненормально. Странная Брана, странная тетя Полли, странное перо… Метцингер спрыгнул со стула, подошел к буфету и осторожно положил перо в стеклянный контейнер. "Длинный ряд повторяющихся аномалий рано или поздно становится новой нормой, - вдруг подумал он. - Впрочем, тарелки от этого чище не станут…"

Он подошел к столу, залез на стул и начал укладывать посуду на поднос…

https://www.youtube.com/watch?v=XQMm5d4NhVw

ГЛАВА 3. ИМПРИНТИНГ НА ЛЕМЕШЕВА

Город был пуст.
Окна были темны и немы. Изредка из густого тумана проступали желтые фонари - покачиваясь и разбрасывая по мостовой ворохи загадочно мерцающих отблесков, они проплывали над головой и снова растворялись в плотном, похожем на светящийся желатин мареве.
Лацца шла по проспекту - мимо молчаливых пустых витрин и почерневших от сырости чугунных оград, мимо сгорбившихся над каналами мостов, мимо оглохших, опутанных влажной непроницаемой пеленой кривых улиц - вниз, по склону холма, к утонувшему в серо-желтом тумане центру города.

На главной площади города, в центре образованного колоннадами треугольника, застыл мрачный бронзовый памятник. На его гранитном постаменте, сжав в руке кривую зазубренную саблю и устремив взор в неведомую даль, замерло необычное, похожее на лису существо. Пройдя между массивных белых колонн, Лацца приблизилась к постаменту и задрала голову, чтобы рассмотреть морду зверя получше. Неожиданно, там, наверху, в мерцающей полутьме, кто-то негромко кашлянул - на бронзовой голове истукана, прямо между острыми ушами, зашевелилась едва различимая в тумане серая тень.

-Здравствуйте! - сказала Лацца осторожно и как можно более вежливо.
-Взаимно! - надменно, но галантно ответила тень.

То, что секунду назад казалось бесформенным серым пятном, вдруг потемнело, приобрело четкий контур и блеснуло глазами. Лацца разглядела маленькое угловатое тело, пару острых ушей и длинный, пушистый хвост - неизвестный зверек, несмотря на свой небольшой рост и отсутствие сабли, был как две капли воды похож на тот самый памятник, на котором сидел.

-Извините, - спросила Лацца, обращаясь к неизвестному, - вы не подскажете, что это за памятник?
-Это памятник мне, - высокомерно ответил зверек.
-Вам? - удивилась Лацца.
-Ну да, именно мне, - произнес зверек. - Мне любимому. Что же тут странного?
-Любопытно, - задумчиво произнесла Лацца. - А как вас зовут, если не секрет?
-Как меня зовут, совершенно неважно, - гордо ответил зверек. - Достаточно только знать, что я являюсь охранником памятника.
-В смысле, вот этого самого памятника? - уточнила Лацца.
-Ну да, вот этого самого, - ответил зверек. - Какого же еще?
-Надо же… - протянула Лацца. - Как интересно… Скажите, пожалуйста, а за что вам поставили этот памятник?
-Как за что? - удивленно спросил зверек. - За охрану памятника, конечно же!
-То есть вы охраняете памятник, который вам поставили за то, что вы его охраняете?! - спросила Лацца в недоумении.
-Ну да, - ответил зверек. - Вообще, странные у тебя какие-то вопросы.

Лацца задумалась. В словах безымянного зверька что-то определенно было не так.

-Глупость какая-то! - вдруг выпалила она. - Этого же не может быть! Чтобы охранник мог охранять памятник, нужно сначала иметь памятник, который он будет охранять. А чтобы поставить памятник охраннику памятника, нужно иметь охранника, который его охраняет - но где мы возьмем этого охранника, если памятник ему еще не поставлен?!

Зверек в ответ пренебрежительно хмыкнул и покачал головой.

-Знаешь, мне почему-то кажется, - заговорил он, - что ты слишком глупа для того, чтобы рассуждать о том, что глупо, а что нет. Или что ты просто сумасшедшая. Как же этого не может быть, когда оно очевидным образом есть?! Я - то есть охранник памятника - существую, памятник, как прекрасно видно даже невооруженным глазом, также имеется в наличии. И вдобавок поставлен этот памятник именно мне. Если не веришь, можешь посмотреть, что там написано на табличке.

Лацца пригляделась к мерцающей на граните бронзовой пластине. На ней большими прописными буквами было выбито всего два слова: "ОХРАННИКУ ПАМЯТНИКА".

-Ну вот, видишь? - сказал зверек. - Как же этого не может быть, когда оно есть?
-Но это же невозможно! - возмущенно воскликнула Лацца. - Как же может существовать то, что даже не может возникнуть?!
-Ха-ха-ха! - засмеялся зверек. - Ты только что перепутала Бытие со Становлением, и еще смеешь упрекать кого-то в глупости! И это при том, что сама являешься тем самым объектом, существование которого отрицаешь!
-Что? - озадаченно спросила Лацца. - В каком смысле? Что вы имеете в виду?!
-Я имею в виду ТЕБЯ, вот что я имею в виду! - захохотал зверек. - В каждый момент времени твоё "Я" возникает из памяти, чтобы сохранить в памяти самое себя. Твоё "Я" это охранник твоей памяти, а твоя память - это памятник охраняющему ее охраннику. Твой ум является объектом, который существует несмотря на то, что не способен возникнуть. Гегеля читать надо, Гегеля!..

Последняя фраза прозвучала с очень знакомой нравоучительной интонацией. Лацца прищурила глаза, плотно сжала губы и, дождавшись, когда зверек перестанет смеяться, спросила:

-Послушайте, а вы случайно не Метцингер?

Зверек вдруг замер.

-Нет, это не я! - ответил он после непродолжительного молчания. - А почему вы спрашиваете? В чем дело? - вдруг беспокойно спросил он, внезапно переходя с "ты" на "вы".
-Ага… - сказала Лацца. - Значит, это не ты… Понятно… А вот мы сейчас это возьмем и проверим!..

Она подпрыгнула как можно выше, ухватилась за выступ в гранитной скале и полезла на памятник.

-Вы напрасно сюда лезете! - заволновался зверек. - Тут же высоко, вы же можете упасть! Неужели вам не жаль себя?! Подумайте об этом!
-Ничего, ничего… - пробормотала Лацца, цепляясь руками и ногами за какие-то бронзовые финтифлюшки и карабкаясь все выше и выше. - Ты у меня сейчас сам оттуда свалишься - без жалости и без всяких мыслей!..

Она лезла и лезла наверх - настойчиво и упорно. Где-то на середине пути ей вдруг на мгновение померещилось, что она держится руками не за бронзовый бок статуи, а за пухлую шелковую подушку - но неожиданное прозрение едва промелькнуло и тут же скрылось во мраке.
Добравшись до плеча истукана, она встала и выпрямилась во весь рост, держась руками за холодный и мокрый металл. Зверек сидел перед ней, часто моргая глазами и нервно подергивая хвостом - и напоминал Метцингера еще сильнее, чем прежде.

-А ну-ка иди сюда! - властно приказала она зверьку.
-Не пойду! - заявил зверек. - Чего это я пойду?! Зачем это?!
-Не пойдешь, значит?! Ну тогда получай!!!

Лацца размахнулась, подпрыгнула и со всей силы хлопнула зверька по ушам…

-Ты чего по ушам пихаешься! - заверещал Метцингер.
-Что?!..

Лацца вздрогнула, одним рывком перевернулась на спину и оторвала голову от подушки, оглядываясь. Рядом с кроватью, в сумраке комнаты, тер лапами свои уши несчастный софист.

-Ты чего по ушам пихаешься! - еще раз закричал он. - Совсем обалдела!

Лацца выругалась: беззвучно, одними губами.

-От дуры слышу! - заявил в ответ Метцингер. - Между прочим, ты учти: во-первых, я умею читать по губам, а во-вторых, прекрасно вижу в темноте. Я все-таки животное ночное, - добавил он, кряхтя от самодовольства. - Не то что некоторые!
-Ты не животное, а скотина! - гневно прошипела Лацца. - И не ночная, а круглосуточная! Был бы ты ночным животным, к тебе еще можно было бы приспособиться! Но от тебя же ни днем ни ночью покоя нет!.. Ты чего приперся?! Ночь же на дворе, все нормальные люди давно спят!
-Во-первых, сейчас уже почти пять утра, - обиженно произнес Метцингер. - А во-вторых, "приперся" я, как вы изволили выразиться, исключительно по просьбе Дэна.
-Это еще зачем? - удивилась Лацца.
-"Зачем-зачем…" - передразнил ее Метцингер. - Затем, что там певун расцвел.

Ну конечно, как же она могла забыть!.. Лацца живо подпрыгнула на кровати и засуетилась:

-Где мои тапки?!
-Да тут они, у меня, - Метцингер протянул ей два мягких пушистых тапка. - Только не кричи ты так. Дэн сказал, чтобы все было максимально тихо. И свет тоже лучше не зажигать.

Лацца слезла с кровати и натянула тапки.

-За меня хватайся, - сказал Метцингер. - По коридору я тебя провожу, а там в холле уже светло.

Накинув халат, она ухватила Метцингера за ухо и вышла вместе с ним в коридор. Тут и там замелькали крохотные зеленые светлячки. Синий цветок возле двери еле-еле горел, освещая вокруг себя маленький клочок травы. Лацца наклонилась и щелкнула по нему пальцем - цветок ненадолго загорелся поярче, но почти сразу же снова погас.

-Ты почему опять цветы не полил, животное? - прошипела она, выкручивая Метцингеру ухо.
-Потому что ночью все нормальные люди спят, а не по коридорам шляются, - зашипел в ответ Метцингер. - Сама же только что сказала!
-Болван! - прошептала Лацца. - Чтобы сегодня же все полил!..

Тихо переругиваясь, они добрели до лестницы, бесшумно спустились в холл и прошли к оранжереям. И правда, там уже было довольно светло. Фигура Дэна маячила в дальнем углу - он приветственно махнул им рукой и приложил палец к губам.

-Ну что? - шепотом спросила Лацца, когда они подошли к нему.
-Восход через три минуты, - прошептал в ответ Дэн, смотря на часы. - Вставайте к граммофону - и чтобы ни звука! Когда будет нужно, я подам знак.

Он подошел к накрытой черным бархатным покрывалом металлической клетке и замер рядом с ней, смотря на часы. Время сразу же потянулось невыносимо медленно - тик-так, тик-так, тик-так…

-Давай! - наконец махнул рукой Дэн и в одно движение сорвал с клетки черное покрывало.

Певун встрепенулся и расправил листья. Лацца нажала на рычажок и поставила иглу на пластинку. Граммофон сначала зашипел, потом закряхтел - и через несколько секунд из него полились вступительные аккорды чудесной арии…

-"Скажите, девушки, подружке вашей, что я не сплю ночей, о ней мечтаю!.." - запел Лемешев.

Певун вздрогнул, задрожал всем телом, всплеснул листьями и развернул центральное соцветие в сторону льющейся из граммофонной трубы мелодии.

-"А-и-е, е-у-и, о-у-е а-е!.." - подражая только услышанным звукам, он пытался их повторить, сначала ужасно фальшивя, а потом попадая в ноты все лучше и лучше. С каждой прослушанной фразой его пение становилось все более и более похожим на оригинал.

Наконец, музыка оборвалась. Дэн показал Лацце три пальца и еще раз махнул рукой. Лацца переставила иглу и завела пластинку с начала…
После третьего прослушивания Дэн еще раз махнул рукой - "отбой!" - бесшумно накинул покрывало на клетку и отвез певуна в изолированный бокс.

-Ну, вот и всё! - довольно сказал он, возвращаясь. - Завтра еще пару арий для закрепления - и дней через десять можешь забирать.
-И стоило ради этого вставать в такую рань… - заворчал Метцингер. - Могли бы и без меня справиться.
-Тебя забыли спросить! - строго ответила Лацца. - Мой певун - мои правила!
-Ну ладно, вы тут как хотите, а я спать пошел, - Метцингер потянулся и протяжно зевнул.
-Катись! - разрешила Лацца. - Только чтобы к обеду был на ногах: сегодня новости смотреть будем. И не забудь, тебе еще цветы поливать.
-Ну, это как получится, - ответил Метцингер. - О-хо-хо!.. Что-то у меня кости разболелись - наверное, к дождю. А в дождь я обычно не работаю, ты это учти.
-Так ты и не в дождь не работаешь… - сказала Лацца. - Катись давай!
-Покедова, кабачокнутые!

Метцингер кокетливо сделал им ручкой, присвистнул и укатился, на прощание хлопнув стеклянной дверью.

-Ну, как у тебя дела? - обратилась Лацца к Дэну. - Как там опера?
-Вот уж что-что, а дела отлично, - сказал Дэн, указывая рукой на стоящий в углу здоровенный ящик. - Остался только бас-профундо - и все, будет полный комплект.

Огромный бас-профундо - кочан весом под сто килограммов - рос и наливался соком в ящике уже третий месяц.

-На кого обучать будешь? - спросила Лацца.
-Пока не знаю. Думаю, на Курта Молля, - ответил Дэн. - Вот уж был из всех басов бас. Из него выйдет прекрасный Командор. На остальных посмотреть хочешь?
-Давай, - согласилась Лацца.

Они прошли в звуконепроницаемую оранжерею, с пола до потолка заставленную цветочными горшками. Тут зеленели почти все существующие сорта певунов - от дикорастущей пискли и смешанных аплодисментов до породистых колоратурных сопрано и теноров. Почувствовав их присутствие, певуны разом встрепенулись и зашевелились.

-Я тут слышал, у нас на днях будет новенький? - глумливо поинтересовался стоящий у самого входа басок бархатистый. - Уж не эта ли пискля Лемешев?!

В углу захихикала группа кудрявых певуний.

-Бросьте, Фёдор Иваныч, - отозвался чей-то солидный баритон. - Сергей Яковлевич был превосходным лирическим тенором. А вот ваш, так сказать, бас (он сделал какое-то неприличное мелодическое ударение на этом слове) всегда был под большим вопросом…
-Вы бы, Тито, тут особо не распространялись! - резко бросил Фёдор Иваныч. - По правде сказать, вы сами всегда были под очень большим вопросом.
-Ну, снова здорово! - влез в разговор худой и невзрачный лохматый песенник. - Наш меднотазый опять на Тито свой кочан разевает!
-Да вы-то, вы-то что в этом понимаете! - прорезался из зарослей чей-то манерный женоподобный тенорок. - Вы вообще оказались в нашем кругу исключительно по протекции! Если бы не хозяйка дома, - он махнул листьями в сторону Лаццы, - вас бы тут вообще не стояло.
-Господин Шолль, заткните-ка свою свиристелку! - не остался в долгу песенник. - Подумаешь, контратенор… Это вы по бумажкам контратенор - а по факту ведь блеете аки недоенная коза.
-Этой козе козла бы надо! - поддержал его чей-то высокий сопрано. - А то надоели уже лезть своими волосатыми ногами в женские диапазоны!

"Ба-дам-тсс…" На оркестровом стеллаже, комментируя язвительную остроту, громко грохнули ударные. Заставленные аплодисментами соседние полки разразились овацией.

-Так их, так их, m-lle Mesplé! - одобрительно пропищал из кустов чей-то фальцет. - А то они уже вконец берега потеряли!

Скандал постепенно разгорался, в ход пошли уже совсем хамские реплики. Дэн молча помахал ладонью - "идем!" - и под несущиеся со всех сторон возгласы и выкрики они с Лаццей вышли из оранжереи.

-Мда-а… - протянула Лацца. - Ну и публика!
-Ты слишком многого от них хочешь, Ладонце, - ответил Дэн. - В конце концов, это всего лишь слегка модифицированная капуста с рудиментарным голосовым интерфейсом. Они ведь даже не понимают, о чем говорят… Но, чёрт возьми, как же здорово они поют!..

Последнюю фразу он произнес с необыкновенным воодушевлением. Лацца внимательно посмотрела на его светящиеся счастьем глаза и задумалась. Нет, все-таки какое странное занятие для домашней собаки - музыкальное садоводство! Она уже не раз пыталась понять причину этого странного увлечения Дэна музыкой, но все никак не находила ответа. Метцингер как-то пошутил, что это парадоксальная интеллигентская сублимация архаических инстинктов - дескать, Дэну просто хочется иногда повыть на Луну, но хорошее воспитание не позволяет…
Да… Может быть, все может быть… Она оглядела оранжерею. Ящики с землей, рассада, блок вариатора, десяток стеллажей, забитых профессиональной литературой и толстенными подшивками "Садовода-меломана". Дэн относился к делу очень серьезно. Его давней и заветной мечтой было поставить и записать вживую "Дон Жуана" - и он уже практически достиг своей цели. Для полного комплекта не хватало только подходящего Командора…

-Тебе завтрак приготовить? - спросил Дэн.
-Да нет, я потом сама, - ответил Лацца. - Пойду лучше пока поболтаюсь.
-Ну давай, давай… - произнес Дэн. - А я пока еще поработаю…

Болтаться по дому - одно из самых приятных занятий на свете. Но если в маленьком доме встретить что-то новое можно разве что в холодильнике, да и то не всегда - то в большом доме, с его тысячей раскиданных по таинственным закоулкам ящичков, полочек, вешалок, тумбочек, шкафчиков, чуланчиков и антресолек, за каждой дверцей и за каждым углом тебя всегда ожидает что-нибудь удивительное и доселе невиданное. Если маленький дом скучен и пуст, словно картонная коробка из-под ботинок, то большой дом загадочен и непостижим, будто древний египетский лабиринт - и даже вышеупомянутый холодильник, будучи перенесен из маленького дома в большой, тут же превращается в волшебный белый ящик, полный диковинных вещей, магических фокусов и необъяснимых наукой явлений.

В этот раз, болтаясь по дому, Лацца обнаружила в нем невесть откуда взявшийся аккордеон, огромный резиновый сапог и гаечный ключ на тридцать. Толку от этих вещей не было никакого: гайки на тридцать, которую можно было бы отвинтить, у Лаццы не было; сапог был ей слишком велик; а аккордеон оказался сломан и при попытке развести меха лишь безнадежно сипел.

Лацца отнесла найденные сокровища в холл и сложила их возле входной двери. Дэн обычно находил применение даже самым бесполезным вещам - так что если не сапог, то хотя бы гаечный ключ определенно могли ему пригодиться.

Совершив это весьма полезное для домашнего хозяйства дело, она поднялась на кухню, чтобы позавтракать. Тревожно дрожащий в углу холодильник показал ей очередной фокус-покус - торта, за судьбу которого на днях так беспокоился Метцингер, в холодильнике почему-то не оказалось. Вместо него там лежал тетрадный листок, на котором был нарисован череп с перекрещенными костями, под которым большими печатными буквами было криво накарябано: "МУХИ БЕРУТ СВОЁ". Внизу листка стояла подпись: "МУХИ". Почерк принадлежал Метцингеру. Некоторое время она придумывала новый, подходящий для данного случая способ казни, и в конце концов выбрала подвешивание преступника за уши на прищепках к бельевой веревке. Потом она пожарила себе яичницу с помидором и выпила стакан морковного сока - попутно вдохнув жизнь в господина Помéйдора, солидного жизнерадостного дельца в клетчатом темно-зеленом пиджаке и такой же кепке, идущего вниз по улице и размахивающего тростью из красного дерева - после чего направилась в гостиную, чтобы немного отдохнуть. Шлепнувшись на диван и завернувшись в серое покрывало, она снова занялась биографией вышеупомянутого господина - и не заметила, как уснула.

Разбудил ее Дэн.

-Ладонце, вставай, двенадцать уже! - сказал он. - Пора новости смотреть.

Он развернул на стене экран и подключил к нему коробочку эйдотеки.

-Ты куда вчера карточки положила? - спросил Дэн.
-Вон там, на полочке, внизу, слева… - сказала Лацца, вставая и усаживаясь на диване. - А где животное?
-Животное уже разбужено, - ответил Дэн. - Сказало, что сейчас немного попрыгает и придет… Что будем смотреть? -А что там есть?

Дэн перебрал карточки:

-Казни, награждения, официальные заявления, парады, анонсы игр…
-Скука, - уныло протянула Лацца. - Опять эта лабуда…
-Мы граждане или не граждане? - задал риторический вопрос Дэн. - "Долг каждого гражданина - быть в курсе всех новостей".
-Да толку-то? - сказала Лацца. - Как будто кто-то помнит, что там было неделю назад!.. Да и не смотрит их уже никто давно - так, формальность, дань традиции. Вот раньше, говорят, в самые первые годы, на каждую новую игру подавали чуть ли не миллион заявок! А на первую гражданскую казнь пришло почти полтора миллиона зрителей!.. А сейчас что? Кому это надо?..

Дэн хотел ей что-то ответить, но тут в гостиную своей развинченной, переходящей в разболтанную походкой вошел Метцингер:

-Ну что, болты, все болтаете?! - развязно сказал он, поигрывая гаечным ключом.
-Ого! Это откуда такой инструмент? - спросил Дэн, уставившись на ключ.
-В холле валялся, - ответил Метцингер. - Классная штука! Надо будет где-нибудь в окрестностях гайку поискать - грешно такому инструменту пропадать зазря!
-Это я сегодня нашла, - сказала Лацца. - Думала, кому-нибудь пригодится.
-Ты смотри, Ладонце, - предупредил Дэн. - Если этот победитель гаек вдруг возьмет и отвинтит в доме что-нибудь ненужное - мы ведь с тобой можем и на воздух взлететь!
-Я тебе ночью нос отвинчу! - встряхнув ключом, пригрозил ему Метцингер. - Как ненужный в доме предмет! Чтоб ты знал!
-Томас, - суровым голосом произнесла Лацца. - Чтобы без моего разрешения в доме ничего не отвинчивать!
-Хорошо… - ворчливо согласился Метцингер. - Эх! - добавил он, горестно ударяя себя кулаком в грудь. - Пропадет ведь инструмент, совсем пропадет…
-Га́ер без гайки! Балаболка! - раздраженно ответил Дэн. - Лупить тебя надо, да некому. - Он повернулся к Лацце: - Так что смотреть будем, Ладонце? Может быть, по древней традиции, сначала казни?
-Ладно, давай казни, - махнула рукой Лацца.

Метцингер неуклюже залез на диван и уселся справа от Лаццы, положив рядом с собой гаечный ключ. Дэн вставил новостную карточку в эйдотеку и нажал на таймер, потом отошел подальше от экрана и опустился на стул возле письменного стола. На экране засветилась заставка региональной службы новостей…

-А теперь к казням! - Радостно улыбающаяся девушка в оранжево-белом сарафане повернула свое лицо в камеру. - Дмитрий Сергеевич Ермолаев, Семантик категории Ф-А1, приговоренный региональным трибуналом Совета Семи к лишению Специальности за противозаконное изготовление материальных артефактов, повлекшее за собой нарушение Соглашения, сегодня в девять часов утра на площади Постоянства был развенчан, разоблачен и низвергнут к основам…

Последнюю официальную формулу девушка проговорила твердо и четко - словно вбивая в макушку зрителей крепкие блестящие гвозди - но в то же время настолько легко и весело, что Метцингер машинально пробормотал вслед за ней: "Развенчан, разоблачен и низвергнут… ух!"

Сразу же после объявления был показан короткий репортаж об обыске в доме Ермолаева и конфискации противозаконного артефакта - каковым оказалась вырезанная из дерева маленькая фигурка лисы. "Вот, пожалуйста, очевидный самодел!" - на экране промелькнул серый оперативный сотрудник FSS, тычущий фигуркой прямо в камеру. За его спиной несколько Специалистов с черным квадратом на серых комбинезонах, словно крысы в мусоре, рылись в разрезанных и разодранных вещах. Сразу же после этого крупным планом показали орудия преступления: самодельный набор для резьбы по дереву.

Наконец, перешли к самой казни. На экране появилась площадь Постоянства - она была практически пуста, за исключением нескольких зевак-женералей, столпившихся возле эшафота. На лицах собравшихся не было заметно ни малейших признаков энтузиазма - судя по всему, прийти на гражданскую казнь их заставило не злорадство, а суровая и беспощадная скука женеральского быта.

Приговоренному к развенчанию Семантику тоже, по всей видимости, было скучно. Он равнодушно стоял у края эшафота в ожидании палача, задумчиво разглядывая свои длинные, покрытые цветным лаком ногти. Наконец, из высоких дверей Дворца правосудия показались глашатай и палач. Глашатай ступал по доскам эшафота твердым церемониальным шагом, зажав в руке свернутый в рулон свиток с приговором. В двух шагах от него вразвалочку шел крепко сбитый, коренастый палач - на его толстой шее висела тяжелая цепь с семируким узлом Игротворцев, в руках он держал большие кривые ножницы.

Из толпы кто-то крикнул:

-Эй, лóер, смотри не порежься!

Толпа загоготала. Семантик тоже засмеялся. Палач неожиданно сконфузился, его лицо покраснело. Он ускорил шаг, дерганой походкой подошел к краю эшафота и, согласно обычаю, поднял над головой и показал толпе ритуальные ножницы.

-Два кольца, два конца - посередине гвоздик!.. - прокричал из толпы тот же голос.

Толпа снова разразилась хохотом. Палач сконфузился еще больше, отошел в сторону и спрятал ножницы за спиной. Глашатай снова вышел вперед, встал в церемониальную позу и развернул свиток:

-Дмитрий Сергеевич Ермолаев, Семантик категории Ф-А1, приговорен региональным трибуналом Совета Семи к лишению Специальности за умышленное и злонамеренное нарушение Соглашения! Да будет же он развенчан, разоблачен и низвергнут к основам!

Глашатай свернул свиток и отошел в сторону. Палач шагнул к Семантику, загреб своими толстыми пальцами его длинные волосы, собрал их в хвост и тут же состриг ножницами. "Как в парикмахерской, мля…", - пьяным голосом прохрипел один из зевак. На него зашикали.

-Развенчан! - крикнул глашатай.

Палач одну за другой срезал с голубого бархатного кафтана Семантика жемчужные пуговицы. Потом он содрал с Семантика изуродованный кафтан, бросил его на помост и по традиции вытер об него ноги.

-Разоблачен! - крикнул глашатай.

Ухватив разоблаченного Семантика за ворот рубахи, палач подвел его к краю эшафота и грубо толкнул вперед. Семантик упал в большую кучу сена, пару раз кувырнулся и выкатился на брусчатку. Кто-то протянул ему руку и помог встать - он неловко поднялся и отошел в сторону, отряхиваясь и приглаживая пятерней свои криво остриженные и растрепанные волосы.

-Низвергнут! - в последний раз выкрикнул глашатай.

Глашатай развернулся и церемониальным шагом пошел обратно к дверям. Палач поднял с настила испачканный кафтан и сбросил его с эшафота, к ногам низвергнутого семантика - после чего еще раз показал толпе кривые ножницы и отправился вслед за глашатаем. Толпа начала расходиться.

-Парень, пиво будешь?! - спросили из толпы, потрясая бутылкой.

Бывший семантик отрицательно помотал головой. Он поднял с земли кафтан, несколько раз встряхнул его, натянул на свои узкие плечи и отправился восвояси…

Репортаж о казни закончился, экран эйдотеки погас.

-Вот ведь гады, - скривилась Лацца. - Человека, считай, ни за что ни про что развенчали…
-А по-моему, было круто! - восторженно заявил Метцингер. Он схватил гаечный ключ, соскочил с дивана и три раза рубанул по воздуху: - Развенчан!.. Разоблачен!.. Низвергнут!..
-Дурак ты… - сказал Лацца. - Много там еще казней, Дэн?
-Две штуки.
-Ну их к черту... - отмахнулась Лацца. - Давай лучше награждения.

Дэн подошел к экрану и вставил в эйдотеку следующую карточку.

Награждения оказались еще хуже казней.

Двое истерически улыбающихся и неестественно жестикулирующих ведущих подводили региональные итоги декады. Сначала показали короткое интервью с маленьким скучным человечком, победителем последнего тура "Деспотии" - зануднейшей стратегической игры для женералей, обладающих так называемым "аналитическим складом ума". Деспот еще не отошел от ролевой деформации и что-то неразборчиво мямлил на стандартном риторическом конструкторе. У Лаццы таких было несколько коробок - груда штампованных словесных деталек, состыкованных в колыбельные просодические контуры, сотканные из фрагментов различных убаюкивающих мелодий - самой популярной из которых до сих пор оставалась классическая "Schlafe, mein Prinzchen, schlaf ein".

Деспот что-то говорил про системный спи моя радость и последовательный усни, важнейшим фактором которых был в доме погасли огни - подчеркивая, что пчёлки притихли в саду, и особенно подчеркивая, что рыбки уснули в пруду. - Ключевым мероприятием был месяц на небе блестит, получают развитие месяц в окошко глядит, пользуясь случаем, глазки скорее сомкни, добавлю, спи моя радость, кроме того, усни. - Напомню, говорил деспот, что в доме все стихло давно, в этой связи, в погребе, в кухне темно, в целом, дверь ни одна не скрипит, особо отмечу, мышка за печкою спит, считаю нужным подчеркнуть, что усни, усни, усни…

На четвертой минуте интервью Лацца сонно поникла головой и очнулась только тогда, когда репортаж перешел к награждению победителя. Честно говоря, по сравнению с увиденным, казнь и вправду была куда веселее. Гипсовую статую победителя водрузили в холле славы "Деспотии" рядом с победителями прошлых туров. Наряженный в декоративные рыцарские доспехи Игротворец с помощью ритуальных ножниц перерезал перед ней красную ленточку, несколько пришедших поглазеть на это женералей жидко похлопали и всей толпой тут же отправились в буфет за бесплатным шампанским…

После этого показали длящееся уже полвека региональное соревнование по столпостоянию "Наш Столбостой" и столпника Никиту, который поставил на столб свой очередной десятилетний рекорд. Столпник Никита - подпоясанный веревкой крепкий мужчина с густой пшеничной бородой - почти полчаса объяснял зрителям, почему игра "Наш Столбостой" является одной из самых интересных игр в игротеке, и почему практически ничем не отличающийся от неё "Их Столбостой" таковой не является.

В последнем эпизоде кому-то вручали и пришивали на грудь кружевные медали за победу в чемпионате по фрактальному го - и на этом ролик с награждениями закончился.

-Лабуда, - подытожил увиденное Метцингер. - Сплошной столбостой… Медали какие-то, значительные достижения… В казнях и то смысла больше.
-Да ведь всю историю так и было, Том! - сказал Дэн. - Преступление - это всегда поступок, позиция, активно проявленное своеволие, за ним всегда чувствуется некоторое свободное человеческое начало. А награждают обычно за что? За какой-нибудь многолетний добросовестный труд у станка, микрофона или государственного руля. Какой же тут может быть поступок и уж тем более своеволие? Семантик десять лет изучает алгебраическую К-теорию, спортсмен десять лет скачет через барьер, музыкант десять лет жмет ноту "до". Столпник Никита десять лет стоит на столбе. Породистая кошка вообще просто сидит - но даже она получает свою медаль! Нет уж, если у вас мерилом достоинства служит количество просиженных на работе штанов, то извольте тогда в первую очередь награждать промышленных роботов и станки с ЧПУ. Наградить можно кого угодно, даже попугая - а вот казнить можно только человека…

Дэн произнес свою тираду необыкновенно эмоционально. Лацца слушала его, раскрыв рот.

-Знаешь, я даже не предполагала наличия у тебя таких романтических настроений, - сказала она, когда он закончил. - Я бы даже сказала, преступно романтических…
-А я тебе давно говорил, Ладонце, что этот лохматый субъект еще себя покажет! - зловещим голосом произнес Метцингер. Он же у нас не просто интеллигент, он у нас романтик. Каждый романтик - в душе поэт, а каждый поэт - в душе преступник… Видишь, он уже своеволия захотел. А потом по горлу - чик! - и в кусты…
-Дурак ты, - сказал Дэн.
-Между прочим, - сказала Лацца, вдруг вспомнив про музыкальные увлечения Дэна, - мне кажется, в словах Тома есть некоторая доля истины. Ты ведь и правда немного поэт - пусть и в самой глубине души.
-Так, всё, я пошел, - зло ответил Дэн. - Хватит с меня этой душеспасительной психологии. Человек это прежде всего свободно и непредвзято мыслящий ум, а потом уже все остальное! Ум, понимаете, ум!

В сознании Лаццы промелькнул сегодняшний сон - и рядом с ним вдруг еще один, почти позабытый. Ее внезапно охватило знакомое тревожное беспокойство.

-Может быть, человек это и правда прежде всего ум… - задумчиво произнесла она. - Но ведь для этого нужно сначала знать, что такое ум - вот ведь в чем дело…
-Я, я знаю, что такое ум! - Метцингер нетерпеливо застучал гаечным ключом по дивану.
-Ну и что же это такое?! - с сомнением спросила Лацца.
-Ум - это место, где гены встречают мемы, - заговорщическим тоном, будто раскрывая какую-то страшную тайну, сообщил Метцингер.
-Угу! - саркастически буркнул Дэн. - А ум Метцингера - это место, где шило встречает мыло!
-Так, все, хватит! - Лацца вдруг резко соскочила с дивана. - Дэн, вырубай этот дурацкий ящик! Расходимся! Надоели вы мне все…

Приятели переглянулись.

-Чего это она? - недоуменно спросил Метцингер, почесывая затылок гаечным ключом. - А, Дэн?..

Нахмурившись, Лацца быстрым шагом вышла из гостиной. Проходя мимо зеркала, она вдруг мельком увидела комнату, из которой только что вышла, и своих друзей в этой комнате. Она смотрела на Метцингера, Метцингер смотрел на Дэна, а Дэн на неё…

В её сознании что-то сверкнуло - быстро, неуловимо, так быстро, что она не успела его ухватить…

-Зеркало, - вдруг еле слышно проговорила она, - ну конечно же…

Зайдя к себе в комнату, она достала из ящика письменного стола секундомер и фонарик и спустилась на второй, самый неуютный и самый мрачный в доме этаж, где решительно повернула налево, в холодный и темный коридор.

С каждым шагом вдыхаемый ей воздух становился все холоднее и холоднее. У входа в центральный блок он стал совсем ледяным. Лацца остановилась и посветила по сторонам фонариком: массивная металлическая дверь и стены вокруг нее были покрыты инеем. Она положила включенный фонарик на пол, сняла с крючка специально оставленную здесь толстую рукавицу, натянула ее на руку, ухватилась за согнутую в виде скобы ручку двери и с усилием потянула ее в сторону. Глухо постукивая, дверь покатилась вдоль горизонтальных направляющих. Придерживая ее рукой, Лацца пролезла сквозь образовавшуюся узкую щель и исчезла во тьме. Дверь медленно покатилась назад и с грохотом захлопнулась. Оставленный на полу фонарик вдруг часто-часто замерцал и вскоре погас.

https://www.youtube.com/watch?v=Gw2vo0WP8zI

ГЛАВА 4. РИДДЛ.

Брана ела солнце.

В центре зала, у самой границы света и тени, шевелился огромный сгусток непроницаемой тьмы - гудящий кластер фрактальных граней, разорванное, насквозь прошитое иглами антрацитовое оригами, непрерывно переливающаяся по воздуху поверхность из черного стекла. Не имеющее определенной формы и смысла нечто - странное, пугающее, ни на что не похожее. Чужое.

Косые солнечные лучи упирались в расцветающую черными шипами поверхность и тонули в вязкой бурлящей субстанции - разрываясь на куски, сворачиваясь в ослепительно яркие капли света и навечно растворяясь во тьме.

Тьма пульсировала в непрерывном потоке трансформаций - переливаясь из облика в облик, на мгновение конденсируясь, расцветая и стекленея в структурном узоре, и сразу же распадаясь, растворяясь и сплетаясь в новый орнамент. В этом потоке хаотически меняющихся узоров и форм не было никакой закономерности, никакого принципа и никакой логики.

Время от времени по залу пролетал хроматический гармонический гул, поддерживаемый каскадами пульсирующих, парадоксально следующих друг за другом аккордов. Брана пела.

Зал имел форму куба, его пустое внутреннее пространство было намертво зажато между толстыми слоями бетона - со всех сторон, кроме одной. Внешняя, наружная секция стены, отсутствовала. Съежившись, Лацца быстрым шагом прошла сквозь волны леденящего холода, которые Брана отбрасывала вглубь помещения, повернула налево и вышла на освещенный солнцем участок. Тут было тепло.

Волосы шевелил легкий, едва ощутимый ветерок. Она села на разогретую солнцем плиту, рядом с тенью. У ног блеснул маленький осколок стекла. Она подняла его и покрутила в пальцах: внутри вспыхнула крохотная радужная ресница. Лацца спрятала осколок в карман и огляделась по сторонам. Снаружи, слева от нее, тесно столпившись у здания, сплошной зеленой стеной стояли густые раскидистые деревья. По срезу внешней стены, вдоль всего перекрытия, шелестела проросшая сквозь многочисленные трещины трава и покачивались маленькие желтые цветы. Направо, в глубине зала, там, где бетонного пола касались косые солнечные лучи, в полумраке клубилась Брана.

В зал вдруг влетела маленькая синяя птичка, попрыгала по бетонному полу, забавно свистнула - цвиринь! - и выпорхнула обратно. Брана изменила частоту пульсаций и издала торжественный многоголосый аккорд.

-Добрый день! - поздоровалась Лацца и помахала ей рукой.
-Добрый день, госпожа Ладонцева! - Брана сгустилась, стала симметричной и поплыла в ее сторону по широкой дуге, стараясь держаться в тени.

Она подлетела к белой границе начертанного на полу охранного круга и еще раз взяла торжественный аккорд. Лацца встала с пола и пересела в тень, поближе к границе. От Браны все еще веяло холодом.

-Хотите риддл? - спросила Лацца.
-Риддл, риддл, р-р-риддл!.. - Брана расплелась на перепутанные потоки, взлетевшие к потолку. - Риддл!..

Лацца достала из кармана секундомер.

-Готовы? - спросила она.
-Да! - прозвенела Брана, сливаясь в правильный многогранник и стекленея.

Лацца начала читать вслух, отсчитывая слоги взмахом руки:

Солнце опять резвится,
Вывешено бельё -
Помню твои ресницы,
Движущие моё…

-Старт! - крикнула она, запустив секундомер.

Брана раскололась пополам, потом еще раз, потом еще раз… - с ускорением, по экспоненте, пока не разлетелась в черную стеклянную пыль. Зажатое обручем круга прозрачное темное облако задрожало - и тут же, со свистом, схлопнулось обратно в кристалл.

-Готово! - лязгнул кристалл.

Лацца остановила секундомер. Брана продекламировала, перебирая грани:

…сердце в пролетах улиц -
Только о том проси,
Чтобы не развернулась
Жизнь поперек оси…

-Ну как? - спросила Брана. - Все точно?
-Да, - немного разочарованно подтвердила Лацца. - Слово в слово, как и всегда. Каждый раз удивляюсь, как вам это удается.
-А время?

Лацца посмотрела на секундомер:

-Три двадцать семь.
-В пределах нормы, - сказала Брана. - Не расстраивайтесь, госпожа Ладонцева. Вы делаете очень хорошие риддлы - гораздо лучше многих. Не говоря уже у Томасе Метцингере… - Она вдруг сменила тональность, хихикнула и добавила: - Эсквайре…
-Ну вы сравнили, конечно! - обиженным тоном произнесла Лацца. - Нашли с кем!
-Вы недооцениваете своего друга, госпожа Ладонцева. Полагаю, однажды он вас очень сильно удивит…
-Он и так каждый день меня чем-нибудь удивляет, - махнула рукой Лацца. - Куда уж сильнее-то?..

Брана вдруг резко, вихрем метнулась в сторону, пролетела вдоль границы света и тени, срезая толстый слой солнца с падающих на пол лучей, а затем медленно поплыла обратно к Лацце вдоль удерживающего ее круга.

-Так с чем вы сегодня пришли, госпожа Ладонцева? - спросила она. - О чем вы на самом деле хотели поговорить?

Лацца замолчала, не зная, с чего начать.

-Видите ли… - наконец сказала она. - На днях мне приснился очень странный сон…
-Вы хотите поговорить о снах? - спросила Брана.
-Да, наверное… - сказала Лацца. - Брана, скажите пожалуйста, что может означать треснувшее во сне зеркало?

Брана развернулась в высокий, мерцающий стекловидными сколами витраж.

-Разбитое зеркало может означать нарушение симметрии… - начала она. - Или…
-Или что? - вдруг быстро спросила Лацца.
-Или освобождение… - закончила Брана.
-Освобождение?.. - недоуменно просила Лацца. - Освобождение от чего?
-Язык обманывает вас, Лацца. - сказала Брана. - От чего, ради чего, вместо чего… Я могу так продолжать очень долго. Связывая свободу отношением, вы уничтожаете её. То, о чем вы меня спрашиваете, невозможно выразить словами.
-Да нет, я… Я просто… - Лацца задумалась. - Послушайте, Брана, а вот сейчас, говоря о свободе, что вы сами имели в виду?
-Я ничего не имела в виду. Я не способна иметь в виду, понимать или знать. Я всего лишь создаю. В каждый момент времени я создаю язык, адекватный этому моменту времени. Сейчас я говорю с вами на том языке, который вы, Лацца, называете своим. Но это не ваш язык. Это язык, который вы идентифицируете, как свой, в течение нашего разговора - и он совпадает с вашим исключительно в момент этого разговора.
-Я не понимаю… - нахмурившись, произнесла Лацца.
-Слово есть слот. Достаточно лишь заполнить его.
-Простите, Брана, но я вас совсем не понимаю…
-Значит, слот пуст…

Витраж раскололся на множество фрагментов и собрался в регулярный симметричный узор. Брана замолчала и поднялась к потолку.

Лацца вдруг заметила, что до сих сжимает в руке секундомер. Она убрала его в карман и задумалась, массируя пальцами онемевшую ладонь.

За пониманием можно было идти куда угодно, но только не к Бране. Она никогда ничего не утверждала, не объясняла и не доказывала. С практической точки зрения разговоры с ней не имели никакого смысла. Но странным образом именно этот факт придавал общению с ней некоторый непонятный и загадочный смысл. В темных глубинах генерируемой ей бессмыслицы пряталось нечто гораздо более ценное, чем обычное знание. Трудно сказать, что именно - может быть, тайна…
Брана не понимала, что значит время, и рассказывала Лацце о каких-то стабильных и нестабильных точках. Она утверждала, что непрерывно изменяется не она, а мир вокруг - а сама она остается вечной и неподвижной. Иногда она лепетала полную чепуху - а на утро в доме все звенело и ходило ходуном от очередного выброса.
Отец как-то сказал, что Брана содержит нулевую информацию и не имеет никакого отношения к знанию как таковому - знание в колоссальных масштабах люди научились добывать уже давно, и совершенно иными путями. Брана это нечто фундаментально иное. "И проблема этого иного, - заявил он. - Заключается в том, что оно абсолютно не выразимо словами".

Лацца обвела взглядом просторный зал. Дэн был в гостях у Браны всего пару раз и больше никогда сюда не ходил. На однажды заданный ему вопрос "почему" он ответил:

-Видишь ли, Ладонце, после разговоров с ней у меня в голове начинается какое-то странное мерцание, вроде отрицательного дежавю.
-Это как? - удивленно спросила Лацца.
-Не могу сказать тебе точно… - ответил Дэн. - Ну, представь себе, что ты чего-то не видишь - но тебе кажется, что ты этого уже когда-то не видел.

В отличие от него, Метцингер шастал сюда чуть ли не каждую неделю - и возвращаясь в гостиную, нес какую-то абсолютно невероятную чушь, еще более фантастическую, чем обычно. Как-то раз, в очередной раз собираясь посетить зал, он поспорил с Дэном, что сумеет добежать до центра охранного круга и вернуться обратно - и действительно попытался это сделать… Когда они вывели его из логического шока, оказалось, что подвиг не прошел бесследно. После того случая он временами начал вести себя очень странно: например, Лацца уже несколько раз видела, как он рисует на бумаге какие-то странные знаки и потом пробует их на вкус. А совсем недавно, причем совершенно случайно, выяснилось, что после того инцидента он научился непосредственным образом воспринимать многоуровневые дифференциалы признаков - и может, например, объяснить, чем отличие круглого от резинового отличается от отличия круглого от красного.

Сама она как-то попробовала на секунду шагнуть внутрь круга - и поняла, что второй раз точно уже не захочет. У нее до сих пор перед глазами стояла та странная сцена…

Тогда ей почудилось, что она стоит в маленькой светлой комнате. Ее правая рука соскочила с плеча и подпрыгивая, вылетела через дверь. Обратно рука прибежала в виде коттера - царапая когтями деревянный пол и держа в зубах веточку перламутровой смородины. Коттер положил веточку на пол, поднял ушастую голову и посмотрел на Лаццу влюбленными глазами. "Вррручаю!" - довольно мурлыкнул коттер, перекинулся обратно в руку и укатился под диван. Левая рука вдруг тоже сорвалась с места, на лету перекинулась в такого же коттера - только теперь кисло-оранжевого цвета - и метнулась под диван. Лацца - если это была вообще она - громко закричала: "Что, думаете, я вас там не достану?!" Из-под дивана сперва показалась до невозможности довольная оранжевая морда коттера, а вслед за ней кисть правой руки. "Нет, не достанешь, - сказал коттер. - Ты же без нас, как без рук!" Правая рука показала ей кукиш - и вместе с коттером они скрылись под кроватью…
Когда она очнулась, то, что внутри круга показалось ей веточкой смородины, вдруг превратилось в летящий по воздуху белый пух. Она стояла возле круга - на том же самом месте, с которого сделала шаг. Руки тоже были на месте. В голове еще какое-то время кто-то мурлыкал: коттр, коттр, коттр… - но потом и это прошло… Что это такое было, она так и не поняла - но на всякий случай записала все произошедшее в свой дневник.

"Да уж… Перед тем, как попытаться что-то понять, нужно для начала понять, зачем тебе это нужно."

Брана вдруг взяла высокий хроматический аккорд. Лацца подняла глаза и увидела перед собой пульсирующую черную стену.

-Я действительно не могу помочь вам понять, - сказала Брана, будто прочитав ее мысли. - Но мы можем вместе попробовать это пережить. Хотите во что-нибудь поиграть?
-Может быть, тогда в колыбельку? - предложила Лацца. - У нас с вами обычно очень здорово получается.
-Идет! - прозвенела Брана.

Лацца села у самой границы круга, выставив ладони вперед. Брана сгустилась напротив, зеркально скопировав форму ее тела. В пограничном пространстве расцвел узор из перепутанных черных нитей.

-С чего начнем? - спросила Брана, подражая голосу Лаццы.
-"Сон"! - крикнула Лацца.

Брана подхватила игру.

Они плели узор почти целый час, неожиданно меняя направления, петляя и запутывая друг друга. Иногда Лацца машинально начинала что-то напевать - и Брана машинально подхватывала, забавно искажая ее интонации. Лацца смеялась, текст обрывался и все приходилось начинать сначала. Наконец, Бране удалось ввести Лаццу в непрерывный поток, снять напряжение и постепенно распустить узлы в ее бессознательном…

Через час, продолжая отражаться друг в друге, они последним движением стянули нити и свернули игру в узор:

Сон окончен. Его больше нет. "Нет" сменилось на "да".
Возникает "сегодня" из странного "никогда".

А за ним из "нигде" появляется вздорное "здесь".
Удивленное "здесь" - как Алиса в Стране чудес:
То ли девочка в сонном плацкарте,
То ли точка пространства на карте,
Отделенная книжной закладкой от множества мест.

И тогда - в том "тогда", что указывает на "когда" -
Где страна, как беда, где уродливое "так всегда",
И где наши как будто не наши,
И обычное кажется страшным -
Просыпается злобное "там" и шипит: там война…

И почти все слова на земле, кроме подлых, сейчас
Растворились, как небо в воде, как потерянный час,
Разлетелись, как птицы на волю,
Разбежались, как дети по полю,
Забирая с собою оставшихся среди нас…

Лацца очнулась. Брана расплылась по воздуху, приняла форму, подобную только что найденному узору, и начала анализировать результаты игры. Один из фрагментов вдруг вспыхнул особенно ярко.

-Какое странное слово… - прозвенела Брана, - "плац-карт". Во всех словарях оно помечено, как устаревшее. Вы, наверное, единственный человек, который еще помнит о его существовании. - Она перевела фокус на соседнюю строку: - Полагаю, что Алиса - это тоже героиня какой-то старой истории?
-Да, это из одной античной сказки про Страну чудес.

Брана свернулась в плотную черную тень и кувырнулась в воздухе, потягиваясь, словно кошка.

-Понятно… - мурлыкнула она. - Значит, вы о тех девяти?
-О девяти? - Лацца удивленно подняла брови. - О каких девяти?
-Неважно… - Брана еще раз мурлыкнула и перевернулась в воздухе. - Ваша одержимость прошлым иногда кажется мне аномальной. Почему вы так редко читаете современников?
-Потому что они пишут только трактаты и письма счастья, - со злостью сказала Лацца. - И много ужасных стихов.
-Но ведь можно читать Специалистов, - удивилась Брана. - Среди Семантиков очень много профессиональных филологов и лингвистов…
-Они пишут все то же самое, только в десять раз непонятнее - и не для меня, а друг для друга. Впрочем, они вряд читают даже самих себя, не говоря уже о ком-то еще…

По залу запрыгали серебряные мячики: Брана смеялась.

-Значит, сказочная Страна чудес - и рядом с ней уродливая страна-беда? - весело спросила она. - Что же это за страна-беда?
-Не знаю… - задумавшись, произнесла Лацца. - Может быть, все на свете - это страна-беда.
-"Ладонце в Стране беды", - снова засмеялась Брана.

Лацца смутилась и замолчала, теребя пальцами платье.

-Ну, так почему же страна-беда? - спросила Брана.
-Я не знаю, - ответила Лацца. - В конце концов, это же просто слова… Впрочем, знаете… время от времени я чувствую непонятную и болезненную тоску, иногда без всякой причины. Может быть, из-за плохих снов… Хотя иногда вставать еще хуже… - Она вдруг помрачнела: - Недавно к нам опять прилетал тот старый почтальон, и я подумала: вот, он однажды сломается и умрет - а ему все равно…

Брана отрастила угольно-черные шипы и распустила их по воздуху широким изогнутым веером.

-Если бы вы могли всё, - она сделала ударение на слове "всё", - что бы вы сделали?
-Я бы все сделала правильно. Я бы все изменила, вообще все… Потому что ничто не должно вот так навсегда исчезать.
-Благие намерения… - в дисгармоничных аккордах Браны промелькнуло осуждение. Ее голос внезапно стал глубже и мелодичнее: - Все однажды исчезнет. Всему отведено свое время. Ничто не избегнет своей судьбы.
-Но ведь вы не исчезнете, - сказала Лацца.
-Да, я не исчезну, - согласилась Брана. - Потому что меня никогда не было. Как той самой Алисы.
-Мне кажется, я опять перестаю вас понимать, - сказала Лацца. - Слова снова теряют смысл. Она же была. Почему ее не было?
-Был человек, - прозвенела Брана. - Че-ло-век. Он пришел ниоткуда и ушел в никуда. Но Алиса осталась навечно, потому что никогда не жила. Другие люди переживали ее в себе. Как вы переживаете сны.

Лацца закрыла глаза. Смысл сказанного ускользал, переливаясь из одного слова в другое и теряя форму.

-Кто же тогда переживает вас? - наконец спросила она.
-Вы, - ответила Брана.
-Но вы же существуете не во мне! - недоуменно воскликнула Лацца. - Вы же здесь!
-Да, я здесь, - согласилась Брана.
-Ну так где же тогда находится это "здесь"?! - спросила Лацца.
-А, так вот вы о чем… - прогудела Брана. - "Удивленное "здесь" - как Алиса в Стране чудес…"

Она рванулась и взмыла в бесконечно далекий, словно ставший небесным куполом потолок. Над миром развернулось необъятное, бурлящее черными фракталами кружево.

-Лацца, я хочу задать вам один вопрос, - прогремел с высоты мрачный торжественный хор. - Вам нравится просыпаться?

Лацца отвернулась, сжав зубы. На ее лице вдруг проступило ожесточение.

-Нет, - сказала она.

"Нет". Будто черная субстанция Браны, это слово на мгновение приобрело геометрически точный контур и твердость кристалла, чтобы тут же утратить материальность и навсегда раствориться во времени и пространстве.

Снаружи поднялся сильный ветер. Зашумели деревья, свет вдруг стал совсем холодным и тусклым. Лацца оглядела серый куб зала и внезапно поняла, что солнца давно уже нет, что на улице снова вечер и что еще один день навсегда прошел.

-Будет дождь, - произнесла Брана, сворачиваясь в гладкий черный шар и медленно опускаясь на пол, к центру круга.

Лацца молчала.

-Ладно, я пойду… - наконец сказала она, поднимаясь. - До свидания, Брана.

-Будет дождь, - повторила Брана. - Возьмите зонт…

Что же там было потом? Все тот же ледяной холод, стальная дверь и длинный, длинный, ведущий в никуда коридор… Погрузившись в свои мысли, она не заметила, как оказалась в холле.

-Привет, - сказал Метцингер. - Где это ты пропадала?
-Да так… - Лацца махнула рукой. - Эй, а что это ты тут делаешь? - она вдруг увидела в лапах у Метцингера свой зонт.
-Я спать ложусь, - ответил Метцингер. - Гроза же идет. Вон, слышишь!..

Где-то вдали прогремел гром.

-Да, гроза идет… - машинально произнесла Лацца. - Слушай, а который час?
-Ну ты даешь! - сказал Метцингер. - Десятый уже!

Он подпрыгнул и, уцепившись за крючок, снял с вешалки старое пальто. Взяв под мышку зонт и волоча за собой пальто, он завернул за угол и начал устраиваться возле окна.

Лацца пошла за ним, что-то ища глазами по сторонам.

-Куда это аккордеон подевался? Он же вроде тут лежал? - спросила она.
-Дэн забрал. Обещал починить и мне отдать, - ответил Метцингер, расстилая по полу пальто.
-А тебе-то зачем?
-Буду учиться на нем играть, - Метцингер шумно раскрыл зонт. - Ладно, не мешай!
-Ты - учиться? Ты что, серьезно?! - не поверила Лацца. - Ну-ну!
-Знаешь, Ладонце, ты так часто во всем сомневаешься, что одного вопросительного знака тебе явно мало, - ответил Метцингер. - Специально для тебя нужно изобрести какой-то особый сомневательный знак…

Он поставил раскрытый зонт на расстеленное пальто, залез под него и начал устраиваться.

-Странные у тебя, конечно, привычки - недоуменно проговорила Лацца. - Каждый раз удивляюсь.
-Это не привычка, это инстинкт, - сказал Метцингер, закутываясь в пальто. - Во время дождя человеку нужны стены вокруг и крыша над головой - а что для этих целей может быть лучше пальто и зонта? Тем более, что норы у меня нет.
-А чем тебя кровать не устраивает? - спросила Лацца. - Залез бы себе под одеяло и спал.
-Это другое, - сказал Метцингер. - Совсем не то.
-А по-моему, это гораздо удобнее, - заявила Лацца.
-Я знаю, что это удобнее. Но это не то, - убежденно проговорил Метцингер. - Я инстинктивно чувствую, что это не то. Инстинкту виднее.
-Знаешь, мне иногда кажется, что ты все эти странные инстинкты сам себе сочиняешь, - сказала Лацца.

Метцингер высунул нос из пальто:

-Ну и что? Даже если так, это ничего не меняет. Настоящий философ обязан довести свои философские принципы до уровня внутреннего инстинкта. А еще лучше - рефлекса. Ты ему "когито" - он тебе "эрго сум". Убеждениям необходимо следовать, иначе это не убеждения вовсе. Сказал - сделал. Если материя первична, то она должна быть первична всегда и везде. Если считаешь, что люди должны жить в норе - значит иди и живи в норе. Иначе никак.
-А по-моему, это довольно глупо. Упрешься в свои принципы, как баран, и стоишь. И никакого развития.
-Тебе этого не понять. Ты, Ладонце, фундаментально неопределившийся человек. Неопределенная, сомнительная, неточная. Живешь словно во сне. Будто электрическая овца, которой снятся андроиды.

Лацца кисло улыбнулась:

-Снятся ли баранам электрические ворота?

Метцингер хотел что-то ответить, но вдруг засмеялся:

-А вот это довольно неплохо! Пожалуй, возьму в свой репертуар.

Он снова завернулся в пальто и начал застегивать пуговицы.

-Слушай, - вдруг спросила Лацца. - Вот ты говоришь: нора, нора… Но разве нора это принцип?
-А почему бы и нет? - спросил Метцингер. - Из чистого принципа можно жить и в норе, и в бочке, и в лесной хижине. Так сказать, назло городу и миру… В истории неоднократно встречались такие случаи.
-Ну не знаю… По-моему, жить в лесу нужно из любви к лесу, а не назло городу, - сказала Лацца.
-Ага, - в голосе Метцингера послышался сарказм. - А жить в бочке нужно из любви к бочке…
-Трепло ты… - вздохнула Лацца. - Вообще, ты у меня допрыгаешься. Вот вырою тебе нору - и отправлю тебя туда жить.
-Ты?! Нору?! - засмеялся Метцингер. - Ты же человек домашний в десятом поколении. Ты не можешь выкопать нору - ты можешь ее разве что купить в магазине, с подключением и доставкой на дом.
-А вот возьму и выкопаю, - погрозила кулаком Лацца. - И засуну тебя туда задом наперед.
-Ну-ну… Вот прямо так и вижу тебя в резиновых сапогах и с лопатой… - Метцингер вдруг с головой нырнул в пальто. - Ууу, слышишь, как гремит?!

Вдали снова прогремел гром. "Будет дождь…" Сердце снова кольнуло тупой иглой. Лацца еще недолго понаблюдала за тем, как Метцингер укладывается спать, потом молча повернулась и пошла к лестнице. Первый этаж, холодный и мрачный второй, потом третий… Проходя по коридору, она заглянула в комнату к Дэну: он сидел за письменным столом, освещенным желтой настольной лампой, и что-то печатал на машинке - внимательно и сосредоточенно… Потом зашла на кухню и, не зажигая света, несколько минут постояла у окна, за которым сгущались темные облака.

Когда она поднялась на крышу, небо уже полностью заволокло. Со стороны Периметра один за другим налетали резкие порывы ветра, над головой сплошной стеной шли черные тучи. Она поднялась на платформу и немного постояла у края, разглядывая погружающийся во тьму горизонт. Почтовые ящики шатались и скрипели. Наверху трещал почти невидимый в темноте сигнальный флажок. Где-то уже совсем близко, почти над самой головой, прогремел гром.

Справа зажегся свет: недалеко, на дороге, рядом с автобусом - там, где Дэн повесил фонарь. Лацца в последний раз обвела взглядом горизонт, отвернулась и пошла вниз. В кухне было все так же темно, Дэн все так же что-то отстукивал на машинке. Спустившись в холл, она осторожно, на цыпочках подошла и взглянула на Метцингера: он уже спал. Она тихо открыла входную дверь и вышла на улицу…

…Фонарь качался над лужей - над этой вечной, никогда до конца не просыхающей лужей, разлившейся поперек всей дороги. Рядом, недалеко от обочины, на низком бетонном постаменте стоял древний автобус: неизвестно откуда взявшийся здесь раритет, сумевший каким-то чудом пройти сквозь столетия. Судя по его внешнему виду, за памятником уже много-много лет никто не ухаживал. Лобовое стекло треснуло, крыша почти проржавела, краска с боков облезла. Рассыпалась в крошку резина, салон уже начал зарастать мхом и травой… "Все однажды исчезнет. Всему отведено свое время. Ничто не избегнет своей судьбы…"

Лацца залезла внутрь. Села на место водителя, покрутила обмотанный изолентой неровный руль. Ехать было некуда. Она посидела еще немного, потом вышла, выбралась на дорогу и подошла к краю лужи. И с той, и с другой стороны черный асфальт терялся в мутной илистой глубине, в центре которой тонуло темное, потускневшее отражение фонаря.

Небо над головой с грохотом раскололось. По листьям застучали редкие тяжелые капли, отражение в луже пошло мелкой рябью. Лацца вернулась к автобусу, забралась в салон и уселась на заднем, широком сиденье. "Можно жить и в норе, и в бочке, и в лесной хижине…" "Или в автобусе", - вдруг подумала она. Шум дождя медленно и незаметно становился все сильнее и сильнее, пока его оглушительный грохот полностью не заполнил собой все пространство. Мир исчез, потерялся, пропал - там, за серой пеленой дождя… "На нет и суда нет…" - вдруг печально сказал почтальон - в другой жизни, в другом времени, в навсегда исчезнувшем прошлом. Лацца легла на бок, свернулась на сиденье калачиком и заплакала…

-Ладонце!

Сквозь сон - или это был вовсе не сон? - ей показалось, что ее кто-то зовет. Она подняла голову.

-Ладонце, ты здесь?! - в салон автобуса заглядывал Дэн. - Господи, ты что, с ума сошла?! Мы тут с ног сбились - а ты здесь! Ты бы хоть предупредила!

Он откинул с головы капюшон, забрался внутрь, подошел к ней и сел тут же, слева, на боковом месте. Вслед за ним, шумно отряхивая на ходу зонт, вошел Метцингер.

-Ладонце, я тебе зонт принес, - сказал он, усаживаясь с правой стороны, напротив Дэна. - Я же не знал, что ты гулять пойдешь. Возьми зонт.
-Что-нибудь случилось? - спросил Дэн.
-Нет, ничего не случилось, - сказала Лацца. - Вы идите, я тут еще немного посижу.
-Холодно же, - сказал Дэн. Он достал из-под дождевика свернутое серое покрывало: - Давай, я тебя укрою… Ну вот, видишь, теперь все, теперь хорошо… Томас, давай, пошли. - Не ожидая ответа, он сразу направился к дверям, накинул капюшон и вышел под дождь.
-Ладонце, я зонт вот тут положу, ладно? - сказал Метцингер.
-Томас, ты там идешь или нет?! - Дэн снова заглянул в салон.
-Я сейчас! - крикнул Метцингер. - Ладонце, смотри, что я тебе принес, - он протянул Лацце тетрадный листок.
-Что это?.. Тут плохо видно. Какое-то сердечко…
-Это не сердечко, Ладонце. Это сомневательный знак! Видишь, справа один вопросительный знак, а напротив него другой - отраженный. Это вопросительный знак перед зеркалом - вроде бы один и тот же вопрос, но при этом два разных, и никто из них не знает, кто же из них настоящий!
-Эй, ну ты там идешь?! - сквозь шум дождя послышался голос Дэна.
-Ну ладно, я пошел, - сказал Метцингер. - Ты тоже приходи быстрее, а то ведь так поздно уже…

Он вдруг быстро чмокнул ее в щеку - и, не сказав ни слова, молнией кинулся к дверям и выскочил наружу. Дэн прикрыл его своим дождевиком - и через мгновение они оба скрылись за серой пеленой.

Лацца машинально потерла щеку. Потом повернула листок к свету, рассматривая странный знак. "И никто из них не знает, кто же из них настоящий…" Она сложила листок пополам и спрятала в карман.

Снаружи тихо и ровно шумел дождь. На мокром стекле дрожал свет фонаря. Она посидела еще немного - завернувшись в покрывало, закрыв глаза и прислушиваясь к дробному монотонному перестукиванию капель. Потом встала, взяла с сиденья мокрый зонт, вышла на улицу и растворилась среди дождя.

https://www.youtube.com/watch?v=3q2jiRUVLgI

ОП МаЛацца!